Старая ветошь - [25]

Вот уж и край шаткого ограждения. Они скатились кубарем, ранясь о щебёнку насыпи. Мама схватила его в охапку, прикрыла, заслонила собой, и он ужаснулся тому, как сильно стучит её сердце, не почувствовав стук своего, немного успокоился и только часто дышал. Боялся подсмотреть, как проносится мимо, грохочет беда, и старался не думать о том, что могло бы быть, если бы они не успели.

Больно саднило ободранные ноги. Мама порвала сбоку платье, но засмеялась, успокаивая его, и вдруг запела:

– Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк!

Потом через слёзы, уже тише, почти на ушко что-то шептала, но он не осознавал слов, а понимал лишь её желание успокоить, отгородить его от недавнего ужаса.

И мама – красивая, звонкий голос – как она замечательно пела, и охотно соглашалась в компании исполнить старинную песню, похожую на заплачку, с удовольствием, без ломучки, и отец смотрел на неё влажными глазами, а потом непроизвольно гладил по спине. Со стороны казалось, будто ладонь отца была очень мягкой. Он вздыхал, уходил курить. Алексей остро подмечал жесты и взгляды, находил в них важное для понимания двух самых дорогих ему людей и словно ощущал некое электричество, даже когда и не был рядом с ними…

Как он испугался за себя, но не подумал в то страшное мгновение о маме, а ведь она спасала его.

– Мама, – сказал он одними губами.

И засмеялся. Они вместе смеялись, долго, непрерывно, неожиданно мама заплакала, и он вместе с ней плакал и не стеснялся своих слёз.

Так они ещё долго сидели в обнимку, раскачивались и плакали. Усталые и опустошённые, никто их не видел, а они сидели, и мама успокаивала его, не замечая времени, а ему было приятно, хотя и маленьким себя уже тогда не считал…

Вечером, перед сном он вспомнил местную легенду о том, что у одной временной сваи оторвалось бревно, вода вымывает щебень из опоры, круговорот безжалостно затаскивает в эту пропасть незадачливых, зазевавшихся пловцов, а внутри поселился сом, выплыть оттуда уже не может, потому что вырос до гигантских размеров и питается утопленниками. Ему стало вдвойне страшно, бросило в жаркое пламя запоздалой мысли, как всё невероятно трагически могло сложиться в этом путешествии. Он понял, что есть отец, мама, сестра – и незримый глазу страх. За них, за себя, за всё, что ему дорого. Впервые так осязаемо, реально понял он, как опасен, непредсказуем и коварен мир вокруг, таит угрозу ему и родным людям.

Усталость свалила его в сон.

Он всю ночь страшно кричал, звал на помощь, не давая уснуть родителям…

Много позже, когда разбирали временный мост, водолазы после долгой борьбы одолели огромного сома. Он лежал на полуторке – чёрная плоская голова размером с большой таз. Безжизненные глаза, похожие на пуговицы от фуфайки, и впрямь длиннющие усы, истончающиеся на нет кончиками хлыста. Мягкое серое брюхо с тёмными «веснушками» отвалилось на сторону, хвост волочился по земле, пылил бахромой длинного плавника «на конус», грязнился, терял естественную, дикую привлекательность и блеск, опасность грозного речного хищника, окутанного легендами и тайной, превращаясь в неряшливую половую тряпку.

Туша блестела спиной, боками, но быстро высыхала, морщинилась на солнце, тускнела, и уже появились перламутрово-зелёные мухи-разведчики и рыжие осы – назойливые, агрессивные, большие любители рыбной свежатинки.

Каждый мог подойти, шлёпнуть ладошкой, потрогать чудо-великана, радуясь, что не попал в эту пасть, усеянную колючим многорядьем мелких зубов, из которых не вырваться, злорадствуя и не боясь поверженного гиганта.

«Танец пигмеев при виде добычи» – такое название придумал он позже, глотая книжки «Библиотеки приключений».

Толпа собралась, все ахали, дивились, а мама молча плакала, и окружающим было непонятно – отчего эти слёзы, жалеет, что ли? Нашла кого жалеть, людоеда, когда все вокруг радуются большой добыче и поверженному «киту усатому».

Алексей смотрел, начиная понимать, что за один раз сом человека не проглотит, что всё это легенды, придуманные людьми, а реально – будет съедать по кускам, откусывая сбоку, спереди, как от мягкого батона. Его обильно, резко вытошнило, и мама увела его домой.

В рабочей столовке готовить сома наотрез отказались, и добычу увезли в Астрахань, но уже разрубленную на куски. Чёрная шкура, розовое мясо, в больших варочных баках с корявым словом коричневой половой краской – «первое». Неаппетитные булыги, накрытые марлей, переложенные крапивой, потому что насекомые, как и люди, крапивы тоже боятся.

Так говорили пацаны потом, когда обсуждали на берегу Волги, в стороне от посёлка эту историю, делая «сигары» из пожухлых, длинных листьев ракитника.

Местные рыбаки приносили потрошёных осетров. Паюсную икру оставляли себе, а поселковым продавали большущих, на всю длину цинкового корыта рыбин. У них был странный, удлинённый нос, где-то снизу маленький, детский ротик, крепкие наросты-шишечки посередине туловища.

– Они ими слышат, – говорили пацаны постарше.

Хозяйки делали на зиму консервы. Тогда над посёлком пряно пахло томатной пастой, уксусом, удушливой вонью керогазов.

Ещё запомнилось, что было много верблюдов, к ним он подходить побаивался. А в прятки они играли в высоченных, душных зарослях конопли, и тогда это никого не удивляло.