Лицо Серафимы Григорьевны было густо напудрено, волосы подзавиты.
— Что это вы такая модная? — спросил ее, встречая в саду, Ветошкин. Именинница, что ли?
— Почти, — ответила Серафима, усаживаясь против Павла Павловича. Коли вы такой франт, так ведь я-то как-никак моложе вас на целых шестнадцать лет и семь месяцев.
— Смотрите, какая точность.
Серафима хихикнула. И довольно заливисто.
— Счета не бывает без расчета! — попыталась она на что-то намекнуть, но этого не получилось, и она прямо спросила: — Уходит Фенька?
— Да… А что?
— Ничего. Просто так спросила. На всякий случай. Может, вам планы какие-то в голову придут… Человека нынче беда как трудно достать. Особенно у которого язык за зубами умеет держаться… А?
Теперь Ветошкин понял, куда клонится речь, но не поверил этому. И, желая убедиться, прав ли он в своей догадке, спросил:
— Может, ликерчику?
— А почему бы и нет? Всякая дама любит, когда за нею ухаживают.
Это было уже слишком, но ухаживать приходилось. Портить отношения с Серафимой сейчас было невозможно. Она же поставщик кормов, акционер своего рода…
Акционер? Какое чудесное слово ему пришло на ум! Может быть, взять ее в пай? Тогда он будет спокоен за все.
И когда они выпили по одной, по другой, сумерничая в затененной деревьями столовой, Ветошкин намекнул ей на артельное крысоводство. Серафима, увидев, что старый плут на самом деле оказался на мели, ответила намеком на намек, пересев поближе к нему.
Серафима, очутившись подле Ветошкина, пощекотала, а потом почесала легонечко ему за ухом и сказала:
— В «прынципе» я за… А об остальном надо подумать…
Изрекши такое, она потрепала Павла Павловича по дряблой щеке, и тот задержал ее руку.
— Ой! — воскликнула Серафима тонюсеньким, совсем молодым голосом. Никак уже стемнело!
— Да куда же вы? — стал удерживать ее Ветошкин. — Задержитесь хотя бы на полчасика. Ну задержитесь же, ожегательнейшая…
Ожеганова устранилась от объятий Ветошкина. Во всех иных случаях она была бы счастлива его вниманием, которого так долго добивалась. Но сейчас он тонул. И она могла спасти его. Поэтому побоку все… До улыбок ли, до любезничанья ли ей, не знающей сытости жабе, когда в болоте завязла такая пожива.
— Вы бы не с этого начинали, Павел Павлович, а с дела. Нам ли с вами в прятки-то играть… да еще в темноте, — отрубала слово за словом Серафима. — Завтра светлее будет и в голове, и на улице. А пока поцелуй в задаток. Она ему протянула свою сухую руку. — В этой руке и счастье твое, и гибель.
Ветошкин испуганно поцеловал руку Серафимы.
— То-то же, — тихо сказала она, сверкнув зеленым, кошачьим глазом, и направилась к воротам.
Ветошкин, оставшись один, задумался.
Радужные надежды, появившиеся у Серафимы Григорьевны после встречи с Ветошкиным, затемнились печальным известием. Василий сказал теще твердо и определенно:
— Я должен продать этот двухэтажный катафалк под железной крышей.
И мало того — стали приходить покупатели. Панфиловна, не теряя случая, в надежде получить куш от продажи дачи, подсылала то одного, то другого денежного человека.
Не дремал и Кузьма Ключ. Пусть он появляется на этих страницах лицом второстепенным, но в его руках многие нити. Он знает, у кого сколько, с кем можно иметь дело, кого надо опасаться. Прикинув, подсчитав объем «операции», он подобрал надежного во всех отношениях покупателя и ожидал дня, когда ему следует появиться в доме Киреева. Ослепить ценой. Убедить гарантиями. Стать спасителем и взять положенное с продающего и покупающего.
Мелкая хищница Панфиловна была не страшна Ключу. Она даже была полезной, приводя несостоятельных покупателей. Ожеганова отказывала им сразу же, едва они переступали порог:
— Это еще что? Откуда вы взяли?
Но слух шел. Дошел и до дирекции завода. Там сказали Василию примерно так:
— Завод не может купить недвижимое у частного лица. Но дирекция и завком хотят помочь тебе, Василий Петрович. Отдай дачу завкому, оформи дарственную запись. А ты переедешь в новую большую, благоустроенную квартиру… Ведь именно ее-то тебе и надо теперь.
Предлагалось то, о чем не мог и мечтать Василий. Дачу расширят. Она станет детским садом. Он всегда сможет приезжать сюда, если вздумает полюбоваться творением своих рук, — и точка. В ней не будет жить какой-то частник-жмот, который оскорбительно станет доить посаженные Василием кусты, деревья. Это самый лучший выход. Но…
Ветошкин прав. «Многое не так просто на белом свете». И, уж конечно, не проста Серафима. Она быстрехонько связалась с юристами, нотариусом, и они в один голос заявили, что продажа строения или передача его кому бы то ни было по дарственной записи может быть оформлена только при согласии жены владельца…
Аг-га-а, Василий Петрович! Попробуй переступи этот закон!
Василий был уведомлен об этом. Василий спросил жену:
— Ты, конечно, я думаю, не будешь противиться передаче дома завкому?
Ангелина ответила слезами. Далее спрашивать ее было не о чем. И Василий Петрович больше не разговаривал на эту тему. Он вообще почти не говорил дома за последние дни. С каждым часом ему становилось понятнее, что нужно делать и как нужно поступить.
