Старая тетрадь - [2]

— Раз это необходимо, оставайтесь Яльмаром Свэном, но мне нужны вы, Арву Митонен. Мне нужны хорошие и крепкие люди. Поэтому я и говорю: Яльмар Свэн включается в состав экспедиции на «Норвегии».

Снова дружеский удар крепкой руки по плечу Арву, и дело было сделано.Он не мог отказаться. Да и не хотел.

Так вот и случилось, что вместе с Амундсеном он поехал в Италию принимать дирижабль, а оттуда совершил великолепный перелет на север в составе экипажа «Норвегия». О пережитом в этом путешествии в обществе одного из интереснейших людей, каких ему доводилось встречать в жизни, Руала Амундсена, Арву мне много рассказывал… Может быть, когда-нибудь мне удастся восстановить эти рассказы, чтобы дополнить ими картину полета, нарисованную в записках самого Амундсена. А пока хочется передать только один маленький рассказ Арву о забавном эпизоде, имевшем место над самым полюсом. Вот он, этот случай, в передаче самого Митонена.

«Я отлично выспался, убаюканный ровным гулом моторов, похожим на отдаленной пение мужских голосов, и совершенно своеобразным, мягким покачиванием гондолы. Это напоминало нежную отцовскую ласку. Воздушный океан покачивал нас на своей необъятной груди.

В командирской рубке сидел сам Амундсен. Все шло отлично. На корабле и в моторах пока не было обнаружено никаких неисправностей. «Норвегия» быстро плыла вперед наперегонки с собственной тенью, бежавшей внизу по клубящимся волнам облаков.

«Норвегия» — чудо, созданное из металла и каучука. Мне казалось, что легкая тень ее видна всему миру. Я полюбил прекрасную целостность нашего корабля: в нем не было ни одной лишней, ни одной неудобной вещи; он сиял в чистом небе как символ гения человека.

Почти сразу по выходе за восемьдесят пятый градус мы попали в очень густой туман. Пришлось выбираться из него вверх, чтобы не потерять солнца. Его спасительный зайчик сразу попал в визир солнечного компаса, едва я к нему нагнулся.

А что говорит магнитный компас?.. Отлично. Совершенно то же самое: норд-норд-ост.

Я уже собирался перейти в нашу уютную кают-компанию, где на шести квадратных метрах полновластно царили комфорт и изящество, как в рубку ввалился заиндевевший комок меха — Эльсворт с секстантом в руке. Он весь сиял возбуждением и свежестью.

— Капитан! Восемьдесят восемь градусов сорок минут северной широты.

— Эй, Митонен, поднимайте всех, пусть завтракают. Надо все привести в готовность для наблюдений. Нам осталось, вероятно, не больше полутора-двух часов пути до цели, — обратился ко мне Амундсен.

— А как с кораблем, дорогой полковник? — спросил он у Нобиле, почти не отходившего от телефонных аппаратов, связывающих капитанскую рубку с моторными гондолами.

— Molto bene[1], — бодро раздалось в ответ. Через пять минут экипаж «Норвегии», кроме вахтенного штурманского офицера и вахтенных механиков, сидел за столом в крошечной кают-компании.

Сегодня обязанности кока исполнял Лагардини, старший радист. Он разливал по кружкам дымящийся шоколад, а от электрического камбуза аппетитно пахло жарившимися мясными консервами. Как далеко это от пеммикана, сырой рыбы, битых собак и ремней от сбруи — страшной пищи наших предшественников, искателей полюса!..

— Ну, Лагардини, сегодня вам придется как следует поработать за свой паек, — весело сказал Амундсен радиооператору.

Так началось утро.

Несложный завтрак окончился быстро. Весь экипаж в деловом возбуждении разошелся по местам.

Удивительные часы!

Минуты, ради которых стоило жить!

Я занялся последней проверкой инструментов и приготовил аппарат для измерения глубины океана.

Да, это я, Арву Митонен, исполняющий вместе с обязанностями механика еще обязанности метеоролога, сегодня спущусь в люльке с борта дирижабля для производства первых наблюдений над полюсом. Первый в мире я увижу таинственную точку планеты с высоты птичьего полета. Если бы только Пири мог знать, как это просто!

Однако до сих пор не было видно границы тумана, над которым неслась «Норвегия». Мы не могли даже приблизительно представить себе, что находится под нами: твердая земля или движущиеся ледяные поля? Белая Арктика ревниво закрылась от нас пеленой непроглядных паров.

В меховой одежде и тонких резиновых сапогах до бедер — на всякий случай, — я зашел в капитанскую рубку.

Амундсен, Нобиле и Эльсворт сосредоточенно стыли у приборов. Лицо Амундсена — как всегда почти, угрюмо, окаменелое, как у древнего викинга, шедшего в бой. Морщины на его обветренных щеках и на лбу, неподвижные и глубокие, как борозды, казались выжженными раскаленной иглой.

Из радиокабины запищал телефон. Слышно было, как Лагардини что-то бубнил в подставленное под телефонную трубку ухо Эльсворта.

— Все совершенно точно, — возвестил Эльсворт, отходя от аппарата, — восемьдесят девять градусов пятнадцать минут, как я и говорил.

— Пожалуй, пора попробовать спуститься пониже. Какого вы на этот счет мнения, полковник? — спросил Амундсен.

Нобиле молча кивнул головой и сам перешел к рулю глубины.

Дирижабль плавно наклонился носом вперед, и через две минуты в широкие стекла рубки уже ничего не было видно, кроме плотно прилипшей к ним ватной мглы.