Старая тетрадь - [17]

Свэн читал:

— «…Цаппи разговорчив в той мере, в какой может быть разговорчив человек, стремящийся использовать каждое открытие рта, чтобы сунуть в него что-нибудь съедобное, либо для того, чтобы попросить есть. В промежутках между тем и другим он выдавливает из себя несколько слов на англо-французско-итальянском жаргоне.

Наконец он вынимает из-под подушки карманный компас. Потемневший медный кружок лежит на его красной, распухшей, точно от водянки, ладони.

— Мальмгрен — для матери.

— Почему он передал вам компас и не написал несколько прощальных слов?

Цаппи сердито прячет под подушку компас и снова жадно жует бисквит. Под выцветшими усами блестят белоснежным рядом большие крепкие зубы. Такие зубы бывают, вероятно, у дикарей. Эти зубы — анахронизм во рту итальянского офицера. Они предназначены рвать мясо и дробить кости. Такие зубы для крошечных бисквитов?!

— Скажите, капитан, а куда девал Мальмгрен письма, взятые для передачи на землю?

— Мальмгрен дал мне компас. Больше Мальмгрен ничего не давал.

— Если Мальмгрен не передал писем, то почему он не дал хотя бы одного слова на клочке бумаги?..

Цаппи перебивает дерзко, сердито:

— Я расскажу все подробно.

Радио — прекрасная вещь, когда оно действует. Но поверьте мне: не может быть ничего отвратительнее гробового молчания, царящего в наушниках. Ни одного звука не было в наушниках нашего радиста Бьяджи в течение долгих дней после того, как нас выбросило из гондолы дирижабля на лед. Мы не имели никакого представления, слышит ли нас земля. Вот он, мой товарищ капитан Мариано, считал, что люди пешком могут добраться до земли и дать о нас знать на Шпицберген.

Я присоединился к мнению Мариано. Из всех нас только швед Мальмгрен знал условия передвижения в полярных льдах. Волей-неволей мы должны были привлечь его к этому делу. Хотя, скажу вам откровенно, мне это мало улыбалось. Мальмгрен был болен. Из-за перелома руки он чувствовал себя очень слабым. Тем не менее он и сам говорил, что без него мы едва ли справимся с походом. Было решено, что пойдут только трое: Мальмгрен, капитан Мариано и я, капитан Цаппи. Это было плохо: как может больной идти с двумя здоровыми? Больной не может быть начальником здоровых. А генерал назначил именно его. Вы понимаете?.. Швед — начальник итальянцев. Штатский стал начальником двух офицеров.

Нас снабдили продовольствием на полтора месяца. Но ведь каждое движение в Арктике требует двойной траты энергии, а мы имели только по триста граммов пеммикана на человека в день. Вдобавок у нас не было с собой сухого спирта. Мы не могли разогревать себе похлебку из пеммикана и должны были есть его размешанным в ледяной воде.

Медленно подвигались мы к земле. Да и вообще трудно даже сказать, подвигались ли мы к ней, так как шли все время по дрейфующим льдам, не имея никакого представления, кто движется скорее: мы или льды, сносившие нас в сторону и, может быть, даже прочь, прочь от земли.

Мальмгрен шел очень плохо. То и дело он падал на лед. Нужно было дожидаться, пока он наберется сил, чтобы подняться на ноги. А тут еще Мариано заболел слепотой. Нам пришлось остановиться и сделать большой привал, чтобы дать отдохнуть его глазам. Мы оставались на месте три дня. Мальмгрен тоже немного оправился.

После недели пути стала давать себя знать наша мало приспособленная для такого похода обувь. Мальмгрен чаще других оступался и попадал в талую воду на льду, чаще других натыкался на острые осколки льда. Его обувь разрушалась быстрее нашей. Скоро ему пришлось обвязать ноги обрывками одеяла.

Две недели пробивались мы через движущиеся льды, преграждавшие нам путь. Мальмгрен слабел у меня на глазах. Он не мог уже идти дольше часа. А что такое час в подобном походе? Нам нужно было идти как можно скорее, потому что здесь не только каждый шаг, но даже самый отдых требует расхода калорий. А у нас их было так мало! В конце концов Мальмгрен должен был отдыхать перед каждым сколько-нибудь значительным препятствием. Он сгибался под тяжестью сумки с жалкими остатками провианта. На каждом шагу мне и Мариано приходилось ему помогать. Ну, скажите сами — можно ли было так идти? Для нас было ясно: если мы будем двигаться подобным образом, то никогда не увидим земли.

К концу второй недели случилось то, чего следовало ожидать каждую минуту: большой торос преградил нам путь у самого края широкой трещины. Мы с Мариано перебрались через него. А Мальмгрен в бессилии опустился перед препятствием, не решаясь сделать попытку его перейти. Он оставался неподвижным на льду больше часу. Мы не могли больше ждать и стали его уговаривать двигаться следом за нами. Мальмгрен поднялся и стал взбираться на скользкую поверхность тороса. Он уже не шел, а полз на четвереньках. Несколько раз он срывался с ледяного холма и скользил вниз, оставляя на снегу следы израненных рук и ног. Кажется, в третий раз ему удалось добраться до вершины тороса. Здесь он снова остановился отдохнуть. Наконец он стал спускаться в нашу сторону, где торос граничил с широкой трещиной. И тут случилось то, чего я боялся: у Мальмгрена не хватило сил преодолеть трудный спуск с тороса. Он сорвался с его крутого края и покатился в воду. У нас не было средства предотвратить его падение в воду. Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как он будет тонуть. Но оказалось, что он последним отчаянным усилием оттолкнулся от тороса и выбросил корпус на нашу льдину. Когда я открыл глаза, Мальмгрен лежал на краю полыньи с опущенными в воду ногами. Мариано держал его за руки, чтобы не дать соскользнуть под лед.