Старая скворечня - [28]

— Как звать-то? — Яшок подошел к кобелю, хотел было погладить его, но тот осклабился, зарычал.

— Полканом. — Иван вытянул скобу, за которую была привязана цепь. Бросив скобу в крапиву, передал цепь Яшку. — Веди!

— Ну пошли, значит… — Яшок взял цепь и потянул Полкана.

Кобель, почуя недоброе, заскулил, рванулся к Ивану. Но тот уже скрылся в дверях.

Яшок увел Полкана.

И остались на бывшем Егоровом подворье лишь кот Барс, петух, десяток кур да старая скворечня на высоком зеленолистом тополе.

20

Однако вскоре и с этой старой скворечней случилась беда.

В ту весну в дубовых рощах за Окой появилось видимо-невидимо жирных полосатых гусениц непарного шелкопряда. Едва дубы покрылись листьями, как на них тотчас же набросились мириады гусениц, и за какую-нибудь неделю могучие деревья оголились.

Дубы стояли черной стеной, словно опаленные страшным огнем.

Гусеницы плодились, перекочевывали все дальше и дальше — в глубь заповедного леса. Лесники мобилизовали на борьбу со стихийным бедствием школьников. Дети сбивали гусениц колотушками, разливали вокруг дубов мазут, чтобы вредители не переползали с дерева на дерево; стаями носились над рощами скворцы, лакомясь богатой добычей. Но меры эти мало помогали: сжирая все на своем пути, гусеницы грозили уничтожить дубовые рощи всех трех областей: Московской, Тульской и Калужской.

Тогда на борьбу с вредителями вышли взрослые люди, ученые. На вершины дубов понаставили вешек с яркими бумажными полосами, разбили весь лес на видимые сверху загонки, и, ориентируясь по этим вешкам, звено самолетов за день опрыскивало все приокские леса химикатами.

Разумеется, обо всем этом не знали скворцы и другие лесные пичужки. Птицы продолжали тучами летать над лесом, подбирая гусениц.

Скворчиха как раз досиживала яички. Со дня на день должны были появиться птенцы. Скворчиха исхудала; вечером, когда она вылезала из скворечни, ее сдувало ветром в сторону. Ворчун ругал подругу за ее чрезмерное усердие. Он помогал ей чем мог: пел, чтобы ей не скучно было сидеть, подменял на время, давая ей возможность подкрепиться. Но старуха была у него очень беспокойная. Не успеет он как следует усесться на ее место, а она снова тут как тут — уже поела.

И на этот раз поначалу все так было.

Прилетев утром из-за реки, Ворчун почистил перышки, попел; потом сменил скворчиху, и она улетела. Из-за своего постоянного беспокойства, из-за боязни на какую-нибудь лишнюю минуту покинуть скворечню, скворчиха всю эту весну летала за Оку, в дубовые рощи, где можно было за четверть часа наклеваться досыта жирных вкусных гусениц. Набьешь полный зоб, а потом сиди себе спокойно в скворечне весь день и переваривай.

Улетела за реку скворчиха — час, другой прошел, а ее все нет. Не летит подруга обратно. Ворчун забеспокоился. Привстанет он на лапках, выглянет в леток. Туда-сюда поведет глазами — нет, нигде не видать скворчихи. Время к полудню. В скворечне жарко, дышать нечем. Ворчуну очень хотелось пить. Он то и дело раскрывал клюв и все глотал и глотал воздух. Спустя некоторое время к жажде прибавился голод. Желание насытиться и утолить жажду буквально выводило его из себя. Ворчун начинал думать о чем-нибудь другом, скажем, о том, как через день-другой у них появятся птенцы; они на пару со старухой вынесут остатки скорлупок, вычистят, приберут скворечню, начнут малышам носить корм: сначала — букашек, потом — червяков, гусениц. Жирных полосатых гусениц, которые ползают по дубовой листве. И едва скворец начинал думать об этом, как перед его взором, распаленным голодом, являлись жирные, мясистые гусеницы: одна, две, три… Вот уже их целое скопище. Но вместо того чтобы хватать их и нести скорее детям, Ворчун сам клюет и глотает их. Насытившись, он пьет воду на песчаной косе, где Сотьма впадает в Оку. Мелкая волна шуршит песком, холодит лапы. А Ворчун все пьет и пьет, запрокидывая голову.

И так явственно, так зримо представил себе все это Ворчун, что стало ему невмоготу терпеть. Обессиленный вконец, он выпрыгнул из скворечни и тут же, на лету, поймал двух или трех мушек, торопливо и жадно проглотил их и полетел искать подругу. Может, ей нездоровится? Может, она размечталась и сидит где-нибудь рядом, на яблоне?

Скворец звал, кричал на весь сад.

Молчание.

А уж солнце склонилось к западу, и жара начала спадать, а скворчихи все нет. Ворчун решил слетать за реку, куда она полетела кормиться. Едва перелетел Оку — он сразу же увидел подругу. Скворчиха сидела на вербе, у самой реки. Ворчун подлетел, сел рядом. Глянул на нее и сразу понял: плохи дела! Подруга сидела, распушив крылья, клюв у нее был раскрыт, и из открытого клюва, пенясь, вытекала белесая жидкость. Глаза ее заволокла пелена, так что она с трудом приоткрыла их, когда он сел рядом.

— Ты вся дрожишь! Тебя обидели? На тебя напал коршун? — спросил, щелкая по-своему, Ворчун.

— Нет. Я наелась в лесу гусениц, — едва выговорила подруга. — С голода не учуяла, что они были облиты каким-то ядом. И теперь помираю. Все горит внутри.

Не веря ее словам, Ворчун полетел в дубовую рощу. Пока он летел, с высоты видел еще десятка два скворцов, которые сидели на кустах в той же позе, что и его подруга, или уже недвижимо лежали на земле. На зеленой траве опушки чернели трупы ворон и дятлов. Над рощей расстилался удушающий туман.