Старая легенда - [29]

— Они помешаны на картах, — объяснил Каремас и покосился на Витаса. — Как соберутся вместе, так и начинают играть. По-моему, это безобразие надо прекратить.

Витас исподлобья взглянул на него.

Ты же играешь в шахматы с дедушкой! — вызывающе заявил он. — Скажешь, и это безобразие надо прекратить?

— Шахматы развивают логическое мышление, — наставительно сказал Каремас. — Мне бы очень хотелось, чтобы ты научился играть в шахматы.

— А знаешь, сколько логического мышления требуется, когда играешь в карты? — проникновенно спросил Витас. — Больше, чем в шахматах. Наверное, поэтому ты и не любишь карты. Попробуй без логического мышления обыграть Чораду. А особенно Клодию, когда она подсовывает тебе фальшивого короля!

Гонкур почувствовал, что готов присоединиться к смеху Ренаты, а Мигелина поспешила усмирить разошедшегося мальчика.

— Ладно-ладно, никто тебе не запрещает играть в карты, — сказала она. — Только почему же ты сегодня не сел играть с девочками?

Витас скромно промолчал.

— Наверное, девочки выгнали его за то, что жульничал, — высказал предположение Каремас, улыбаясь, и в награду за проницательность получил свирепый взгляд младшего брата.

— Я иду одеваться — объявил Витас, убегая.

— Не знаю, что из него получится, — поведал Каремас. — Пытаюсь его хоть чем-то заинтересовать, но не удаётся. Только грубит.

— Трудный возраст, — сказал Медас.

Мигелина поспешила вступиться за мальчика и объяснила:

— Он серьёзно увлечён рисованием.

— Знаю я, как он увлечён, — возразил Каремас. — Дедушка пытается его обучать, но он ничего не желает слушать и кричит, что истинный талант не нуждается в прописных истинах и сам пробьёт себе дорогу. А в пример ставит Нигейроса". Вот к чему ещё может привести поступок Нигейроса, уничтожившего все свои работы, — подумал Гонкур. — Дед об этом не подумал. Гениальность художника, его жестокость… Интересные, конечно, теории, но всего лишь теории. А Витас демонстрирует практическое доказательство вреда от такого рода поступков".

— Но он очень хорошо рисует, — вмешалась Рената.

— Рисует хорошо, но не знает правил построения рисунка, поэтому часто грешит пропорциями, — менторским тоном объяснил Каремас. — Мы с Мигелиной не претендуем на талант. Однако наши рисунки правильнее и точнее, чем у него, хотя дедушка дал нам всего несколько уроков.

— Вот и займись его воспитанием, — предложила Рената, — а мы пока оденемся и сходим поглядеть на лошадь. Господин Гонкур, надеюсь, вы разрешите на ней прокатиться?

Вернувшийся Витас нахмурился, потому что сбывались самые мрачные его опасения и, если так дело пойдёт и дальше, скоро всем захочется завладеть драгоценной лошадью.

По пути в конюшни Медасу никак не удавалось уединиться с Гонкуром для серьёзного разговора, потому что Каремас, Рената и Витас буквально разрывали археолога на части, но зато он получил возможность мирно и неторопливо побеседовать с давно и безнадёжно нравившейся ему Мигелиной. К сожалению, тема их разговора не переходила на предметы личные и вилась исключительно вокруг поэзии, которой девушка посвящала всё своё свободное время. В изящных искусствах Медас силён не был, поэтому дорога не показалась ему слишком короткой.

При взгляде на чистые удобные стойла, Гонкур подумал, что такой заботы его старушка никогда не видела. Холёные сытые кони с лоснящейся шерстью вызывали восторг, но Гонкуру была гораздо милее его лошадка. Впрочем, только Витас и Рената разделяли точку зрения молодого человека, остальные же деликатно помалкивали, воочию видя разницу между заезженной экспедиционной клячей и породистыми скаковыми лошадьми. Впрочем, всех умилило, когда ласковое животное ткнулось мордой в шею хозяина, а потом обследовало его карманы в поисках лакомства, так что, когда конюх с непроницаемым видом вывел любимицу Конкура в небольшой крытый дворик, в числе желающих прокатиться оказались не только Витас и Рената, но даже Мигелина.

Вернувшись домой. Медас, которого неотступно преследовали воспоминания о ночном кошмаре, отвёл археолога в сторону и тихо спросил:

— Что вы думаете о портрете, Гонкур? Ведь не сошли мы оба с ума?

Гонкуру стоило усилия, чтобы от весёлого посещения конюшен перейти к проблеме мрачного Нигейроса.

— Сам я ничего не понимаю, — признался Гонкур, думая, что Мигелина взобралась в седло хотя и неумело, но очень мило, и отгоняя воспоминание о том, как грациозно смотрелась на его лошади Рената.

После ночного разговора с черноволосой красавицей он не мог относиться к ней с прежней неприязнью, но всё-таки его коробили откровенные попытки девушки ему понравиться.

— Дед Вандесарос сегодня утром попробовал по-своему истолковать наши ощущения, — сказал Гонкур, пытаясь сосредоточиться на разговоре.

Он в общих чертах передал объяснения старика, и Медас задумался.

— Я провёл бессонную ночь, — заметил он. — Всё думал о портрете. Мне даже не приходилось его представлять: Нигейрос стоял у меня перед глазами как живой. Наверное, господин Вандесарос прав, ведь иначе мы скатимся к мистике, но… трудно сразу принять такое простое объяснение после того, как…

— … мы так перетрусили ночью, — подхватил Гонкур, улыбаясь.