Старая Калужская по-новому - [2]

Тов. Кантор тогда опубликовал в газетах истинные факты катастрофического положения с себестоимостью бумаги и демонстрировал Полотняно-Заводскую фабрику, как самый грустный пример! Стоимость тряпичной полумассы доходила здесь до восьмисот рублей. Себестоимость бумаги в 1926/27 г. определялась в 526 рублей 50 коп. за тонну.

Спорить было не о чем. Замок на двери — вот все итоги.

Пришлось тогда доложить рабочим о перспективе фабрики.

— Так работать нельзя.

Трагически складывалась судьба фабрики. Рабочие и без докладов понимали, что так работать нельзя, но — какая же их вина, если машины лучше не везут? Переоборудовать?.. Опять-таки выгоднее построить новую фабрику в ином месте, более удобном. Значит, бросить все и расходиться, куда глаза глядят… Нехорошие были дни. Безнадежность рождала злобу. Толковали по-разному, и не один человек, конечно, в горькую минуту ругал советскую власть: „Вместо того, чтобы промышленность налаживать, фабрики закрывают. Хозяева!"

А делать все-таки что-нибудь надо было. Неужели так-таки и остановится фабрика? Так бывает с людьми в минуту большой опасности; глядят и не верят: — неужели? И вдруг в какое-то мгновение вскипает и наполняет мускулы воля к борьбе. Тогда переходят чертовы мосты, бросаются в огонь, свершают дела, именуемые чудесными в серенькой действительности нашего привычного плавного движения.

Красивых жестов, романтики пафоса, конечно, не было. Это — жизнь, и притом трудовая, суровая. Полотнянские рабочие, как-то особенно отчетливо усвоив, что многое зависит от их коллектива, стали бороться за старую фабрику. Пугал и останов фабрики, и самолюбие в конце концов у стариков и молодых было задето. А уж ежели у нашего мастера самолюбие задеть, то он и в самом деле подкует блоху.

Началась борьба по линии хозяйствования. Упрямо и вдумчиво здесь экономили в таких мелочах, которых у нас не видят, не знают.

Осматривал я вращающиеся котлы, где распаривается тряпье, прежде чем перейти в промывочные роллы, и никак не мог по началу понять, на чем тут можно скопить экономию. Вращается чугунный шар, в нем парятся тряпки, — какая же тут рационализация?

Мне заметили:

— А топливо?.. Расход пара?.. Можно котел час нагревать без толку, можно через полчаса пустить. Можно дать излишне высокую температуру, можно дать нормальную. Избегать простоев, вовремя закончить процесс… Головой работать надо.

А в подтверждение того, как можно головой работать и как сумели экономить рабочие, я вам приведу такие цифры.

Расход топлива на 1 тонну бумаги: в 1925/26 г. — 2,227 кг, в 1926/27 г. — 1,889 кг. {год перелома), в 1927/28 г. — 1,745 кг.

Сокращение расходования пара прямо удешевляет себестоимость тряпичной полумассы. Тут же выясняют, что тряпку браковать при сортировке можно осмотрительней, наконец заявляют и доказывают, что и брак можно использовать при хозяйской сноровке. Приходится сознаться еще, что на тряпке работали липшие люди… Мелочи… Крохоборство… Но Форд, говорят, заливает свои калоши. Эти мелочи дали разительный результат.

Если в 1925/26 году себестоимость тонны тряпичной полумассы достигала 800 рублей, то теперь она сошла до 462 рублей 6 коп.

И там, где тряпье отматывается и превращается в первоначальные волокна, и там, где происходит процесс отбелки хлором, кропотливо придумывались новые, небывалые для прежних лет возможности экономии. Из сбереженных рублей бухгалтера составлялись уже большие суммы… Но вот последний процесс — самочерпки, когда белая волокнистая масса древесины — целлюлозы — с примесью тряпичных волокон разливается по бесконечно движущейся сетке, освобождается от воды н под барабанами и горячими валами превращается в ленту бумаги. Что можно было выгнать из машин?

Здесь они внешне представлены. Для современного техника они являли более ужасающую картину. А от них — все качества.

Если машины не могли превзойти своих рекордов, то все успехи подготовительных процессов пошли бы насмарку.

Затевалось безумное дело. Представим себе клячу, старую, хромую, слепую, и установим, что это несчастное животное тянет свой воз со скоростью пяти километров в час, и что нет уже никаких средств на земле понудить его двигаться быстрее. И вот находятся такие веселые чудаки, которые всех уверяют, что клячонка эта пойдет в два раза скорее.

То же самое происходило на Полотняно- Заводской фабрике. Предел скорости машин был пятьдесят метров бумаги в минуту. Нашлись чудаки и сказали — будет сто.

— Лопнет к черту вся эта механика, — рассуждали многие. — С ума надо сойти, чтобы додуматься до таких казусов.

Специализация, переход на однотипные сорта бумаги, — все это прекрасно и даже убедительно в теории, но машины — факт. Подведи к ним высокого заграничного мастера, убежит или просто затоскует на всю жизнь.

Однако — подвинчивали старые винты, подмасливали, пригоняли плотней части, охаживали машины, творили ту самую „портативность", при которой великолепные новые механизмы бесшумно н плавно переходят от малых скоростей до наивысших.

Дали — 70 метров… Стали держаться на этой скорости и остро слушать биение сердца машины. Помогали лекарствами, находили новые силы сопротивления разрушительному действию скоростей. Незаметно вызывали новую быстроту — машина давала 75 метров. Усилили ход — дала 80 метров. Аварии не произошло. Все было нормально и не внушало никаких подозрений самым ворчливым скептикам.