Старая дорога - [45]

Максута он разыскал не сразу. Спросил встречную женщину, что шла на реку с пустыми ведрами, она Максута не знала. Потом повстречался средних лет рыбак. Он посмотрел на Андрея хмельными глазами, удивился:

— Ха! С каких это пор Максут спонадобился заезжим?

— Надо очень. Не знаете ли, где найти его?

— А ты кто будешь-то? — в упор, неучтиво, спросил незнакомец.

— Крепкожилин я, младший сын Дмитрия Самсоныча, — неосторожно ответил Андрей.

— Мать вашу… — последовало грубое ругательство. — Покалечили мужика, а теперь… — Он отвернулся и ушел.

Вот так! Каждому не объяснишь, что к чему. Раз Крепкожилин, терпи.

Андрей зашел в бедную казахскую мазанку — здесь-то наверняка должны знать. Но и там не порадовали его. Старая казашка в белом тюрбане на голове сказала, что Максут жил у ее соседей. Стал было поправляться, ходил к Ляпаеву, да вдруг опять занедужил. А вчера его забрал к себе на остров Садрахман.

Андрей знал, что казахи старую женщину уважительно называют чиче́, и он так назвал ее, чем она была несказанно довольна.

— Садрахман знаешь?

— Знаю.

— Дорога на остров найдешь?

— Спасибо, чиче́, найду.

— Садрахман иди, Максут там.

Коротким путем по перекатистым ерикам было опасно, и Андрей поехал в объезд, через Золотую. Проезжая по ней, увидел на льду свежие лунки, оплывшие бугорки мелко битого льда и понял — обтягивали яму. Он еще не знал, что сделали это обловщики, а потому и не придал увиденному никакого значения. Обтянули — и обтянули, всегда так делают.

Садрахмана приезд Андрея озадачил и всполошил, ибо он уже был наслышан, что младший сын Крепкожилиных нанялся к Ляпаеву. А коли так, то выходило, что Ляпаев пронюхал про облов и причастие Садрахмана к облову и прислал Андрея.

Так подумал старик, увидя подъехавшего Андрея.

— Салям, старик.

— Здоров, здоров, — скороговоркой отозвался Садрахман. — Куда дорога?

— К тебе, старик.

— Хорош, хорош, — еле слышно в расстройстве бормотал хозяин. — Землянка ходи, чай пьем.

— Чаек не помешает, надрогся я. Максут как тут?

— Откуда знаешь?

— В Маячное заезжал, сказали, что ты увез.

— Вчера возил, тут ти-их, кормим мала-мала, лечим…

— Ну и как лечение идет? Поправляется больной?

— Землянка ходи, Максут гляди.

В землянке Андрея поразили не бедность и убогость жилища — на такое он насмотрелся вдоволь. Да и что надо одинокому старому человеку. Половину землянки занимала печь с плитой и развалистым котлом. Над плитой — полка с посудой. В переднем углу, прямо на земляном полу — большая кошма, подушка и видавший виды тулуп. Накрывшись с головой, под ним кто-то лежал — видимо, Максут.

Удивило Андрея обилие засушенных трав и кореньев. Они пучками висели на гвоздиках вдоль стен и под самым потолком.

— Мой лекарства это, — пояснил Садрахман, увидев, с каким любопытством осматривается нежданный гость.

— Понимаю. — Андрей слышал, что старик пользует травами, но не предполагал, что занимается ими так всерьез.

Под тулупом заворочался и, отбросив его, на кошму сел Максут. Андрей никогда не видел его, но догадался — он. И сразу же понял, что дела Максута плохи: лицо полувысохшее, мертвенно-желтое.

Максут молча покивал головой на приветствие Андрея, вопросительно посмотрел на Садрахмана: что, мол, за человек. Но Садрахман преднамеренно промолчал, сделав вид, что не понял Максута. Потому как скажи он, что это один из Крепкожилиных, неизвестно, как поведет себя больной. Но Андрей, на удивление Садрахмана, не стал скрывать себя. Раздевшись и стянув с ног валенки, присел на кошму, за руку поздоровался с Максутом, назвался:

— Андрей Крепкожилин. Дмитрия Самсоновича сын младший.

Нахмурил брови Максут, снизу исподлобья посмотрел на гостя раскосыми темными, как густая настойка шалфея, глазами, но промолчал.

— Я приехал поговорить с тобой, осмотреть… Я врач. И если смогу, полечить тебя… вот вместе с Садрахманом.

Прослышав такие слова, хозяин порадовался. «Какой умный человек, — подумал Садрахман про гостя, — не ругает Садрахмана за травы, вместе, говорит, лечить будем». Захлопотал он на радостях, залил старенький круглый самовар, раздул огонь, заварил уху.

Андрей меж тем осмотрел ногу, опухоль уже сошла, осталась лишь синева. Максут с палочкой мог ходить по землянке.

Потом Андрей попросил снять рубаху, долго слушал, прикладывая холодный прибор то к спине, то к груди. Максут от нервности всякий раз вздрагивал и с недоверием косился на две колеблющиеся резиновые трубочки, идущие от его груди к ушам Андрея. В душе он верил только Садрахману с его травами, то нестерпимо горькими, то безвкусными, то тошнотворно-сладкими, то терпкими, вяжущими… Лечение травника было ощутимо, а поскольку в него верили, то и действенно. А эти железки, резинки — одно баловство. Так думал Максут, но ни единым словом, ни единым знаком не показывал Андрею свое недоверие.

Осмотр подтвердил догадку Андрея: туберкулез был самой запущенной формы: поражены оба легких и даже сердце: одышка, вены дряблые — нет наполнения кровью.

— Дышим когда — грудь аурад, — сказал Максут.

— Грудь болит, — перевел Садрахман. — Жар всегда, кровь горла идет. Плох дел.

Растерялся Андрей: действительно, плохи дела и помочь он не в силах. Лекарства в таких случаях просто бесполезны. Хорошо еще, здесь тишина, воздух чистый — настоящий санаторий. Но что делать? Чем помочь?