Старая дева - [35]

— Не знаю, право, — ответил старик, который размышлял по поводу своего оживленного спора с аббатом Кутюрье о сущности благодати. — Господин де Труавиль писал мне, что хочет приобрести здесь дом. Будь он женат, он бы приехал не один, — продолжал он беспечно, ибо не допускал, что его племянница может помышлять о браке.

— Он богат?

— Он младший в младшей ветви, — ответил дядя. — Его дед командовал эскадрой; но отец этого молодого человека неудачно женился.

— Молодой человек! — повторила старая дева. — Но мне кажется, дядюшка, что ему добрых сорок пять лет, — сказала она, ибо безмерно желала, чтобы их лета совпадали.

— Да, — сказал аббат. — Но, Роза, бедному семидесятилетнему священнику сорокалетний мужчина кажется молодым.

В это время весь Алансон уже знал, что к мадемуазель Кормон приехал виконт де Труавиль. Вскоре гость присоединился к хозяевам и стал восхищаться видом на Бриллианту, садом и домом.

— Господин аббат, — сказал он, — я бы ничего больше не хотел, как найти жилище, подобное этому.

Старая дева узрела в его фразе признание и потупила глаза.

— Вам, вероятно, здесь очень нравится, мадемуазель? — продолжал виконт.

— Как же мне может здесь не нравиться? Этот дом принадлежит нашей семье с 1574 года, когда один из наших предков, управитель герцога Алансонского, приобрел здесь землю и построил это здание, — сказала мадемуазель Кормон. — Оно стоит на сваях.

Жаклен доложил, что обед подан, и г-н де Труавиль предложил руку осчастливленной деве, которая старалась не слишком сильно опираться на нее, боясь показаться навязчивой!

— Здесь все так созвучно, — заметил виконт, садясь за стол.

— У нас даровая музыка — в нашем саду на деревьях полным-полно птиц: никто их не трогает, и песня соловья звучит всю ночь напролет, — сказала мадемуазель Кормон.

— Я говорю о созвучности всей обстановки в вашем доме, — разъяснил виконт, который не взял на себя труд приглядеться к старой деве и даже не заметил скудости ее ума. — Да, все здесь стóит друг друга — краски, мебель, лица.

— О, дом обходится нам дорого, налоги огромны, — ответила непревзойденная девица, уловив слово стóит.

— Вот как! Здесь большие налоги? — спросил виконт, слишком поглощенный своими мыслями, чтобы заметить нескладицу.

— Я не знаю, — отвечал аббат. — Племянница ведает и своим и моим состоянием.

— Налоги — это пустяки для богатых людей, — снова заговорила мадемуазель Кормон, которая вовсе не хотела показаться скупой. — Что до мебели, я ее оставлю, как она есть, без изменения, по крайней мере до замужества; а уж тогда здесь все должно быть по вкусу хозяина.

— У вас превосходные правила, мадемуазель, — с улыбкой сказал виконт, — вы осчастливите супруга.

«Никогда никто не говорил мне таких красивых слов», — подумала старая дева.

Виконт похвалил распорядок дома и сервировку, признавшись, что считал провинцию отсталой, а сказывается, она весьма комфортабельна.

«Боже мой, что бы значило это выражение? — подумала мадемуазель Кормон. — Как на грех, нет шевалье де Валуа, он бы ответил! Ком-фор-та-бель-на! Не состоит ли это из нескольких слов? Ну-ка, смелее, возможно, это русское слово, откуда же мне его знать?»

— Но у нас здесь, сударь, самое блестящее общество, — снова заговорила она, набравшись смелости, чувствуя, что язык ее развязан, и проявляя вдруг то красноречие, которое обретают почти все человеческие существа при важных обстоятельствах. — У меня собирается весь город. Нынче же вы сможете сами судить об этом, ибо кое-кто из наших верных друзей безусловно уже узнал о моем возвращении и не замедлит навестить меня. Есть у нас знатный вельможа, шевалье де Валуа, он был принят при старом дворе, человек необычайно тонкого ума и вкуса; затем маркиз д'Эгриньон и его сестра мадемуазель Арманда (но тут мадемуазель Кормон прикусила язык и решила поправить дело)... девушка в своем роде замечательная, — добавила она. — Отказалась от замужества, чтобы оставить все свое состояние брату и племяннику.

— Ах, да! — произнес виконт. — Д'Эгриньоны... я припоминаю.

— Алансон — очень оживленный город, — продолжала старая дева, как заведенная. — Здесь много веселятся, главноуправляющий окладными сборами дает балы, префект — человек весьма обходительный; иногда монсиньор епископ удостаивает нас своим посещением...

— Ну, значит, я хорошо сделал, — засмеялся виконт, — решив вернуться сюда, чтобы, как заяц, умереть в своей норе.

— И я тоже, — сказала старая дева, — как заяц, не покину родного гнездышка.

Поговорку, повторенную в столь странном виде, виконт счел шуткой и улыбнулся.

«Ах, — произнесла про себя старая дева, — все идет хорошо, вот этот меня понимает!»

Беседа велась на избитые темы. Благодаря действию таинственной, непостижимой силы мадемуазель Кормон, подстрекаемая желанием быть любезной, находила в своем мозгу все обороты шевалье де Валуа. Это была как бы дуэль, в которой сам черт нацеливал дуло пистолета. Никогда еще противник не был лучше взят на мушку. Виконт был слишком светским человеком, чтобы говорить о великолепии обеда, — но само его молчание казалось похвалой. Смакуя дивные вина, щедро подливаемые ему Жакленом, он словно вновь, с острой радостью, обретал своих лучших друзей: настоящий ценитель не рукоплещет, он наслаждается. Г-н де Труавиль полюбопытствовал о ценах на земли, дома, места под застройку, он заставил мадемуазель Кормон долго описывать место слияния Бриллианты и Сарты. Удивлялся, что город расположен далеко от большой реки, топография края живо его занимала. Молчаливый аббат предоставил племяннице нить разговора. Мадемуазель всерьез поверила, что развлекает г-на де Труавиля, который ей благосклонно улыбался и, как ей казалось, запутался во время этого обеда больше, чем ее наиболее рьяные женихи запутывались в две недели. К тому же, заметьте, никогда еще ни одного гостя она не окружала такими заботами и не баловала таким вниманием. Право, как будто нежно лелеемый любовник осчастливил дом своим возвращением. Мадемуазель предупредительно подавала виконту хлеб, она не сводила с него глаз; стоило ему отвернуться, как она незаметно подкладывала ему кушанье, если оно, казалось, пришлось ему по вкусу; будь он чревоугодником, она бы до смерти его закормила; но не являлось ли это прекрасным образцом того, что она рассчитывала делать и в дни супружества? У нее хватило ума не ударить лицом в грязь, она смело распустила паруса, подняла флаг, держала себя королевой Алансона и похвастала своим вареньем. В конце концов она стала без зазрения совести хвалить самое себя, как будто уже не осталось никого, кто мог бы ее славословить. Она заметила, что нравится виконту, ибо надежды так ее преобразили, что она стала почти женщиной. За сладким она не без тайной радости прислушивалась к суете в прихожей, к шуму в гостиной — вестникам сбора ее обычного кружка. Она указала на эту поспешность дядюшке и г-ну де Труавилю, усмотрев доказательство любви к ней в том, что являлось лишь результатом мучительного любопытства, охватившего весь город. Горя нетерпением показаться во всем своем величии, мадемуазель Кормон велела Жаклену подать кофе и ликеры в гостиную, куда, на диво всему избранному обществу, слуга принес великолепный кофейный прибор саксонского фарфора, извлекаемый на свет из шкапа лишь дважды в год. Все эти обстоятельства были подмечены гостями, злословившими под шумок.