Старая дева - [32]
— И подумать только, что дядюшка ничего не сообщает, ничего не знает, ни о чем не осведомлен! О, как это на него похоже! Он способен был бы потерять собственный нос, не держись тот крепко на его лице!
Вы, вероятно, заметили, что при подобных обстоятельствах старые девы ни в чем не уступают Ричарду III; они становятся остроумны, жестоки, смелы, щедры, и тогда им, словно подвыпившим клеркам, море по колено. Сразу же весь Алансон, от верхнего конца улицы Сен-Блез до Порт де Сеэз, узнал об этом поспешном возвращении, связанном с важными обстоятельствами; потрясающая новость понеслась по всем каналам общественной и частной жизни города. Кухарки, лавочники, прохожие передавали эту весть друг другу из дома в дом; затем она поднялась в высшие сферы. Вскоре не было семейства, где бы слова «Мадемуазель Кормон вернулась!» не произвели действия разорвавшейся бомбы. Между тем Жаклен спрыгнул с козел, которые он, за свою долголетнюю кучерскую службу, отполировал по способу, неизвестному краснодеревцам; он сам отворил закругленные вверху зеленые ворота, запертые в знак траура: в отсутствие мадемуазель Кормон дом всегда был закрыт для гостей, и его верные посетители угощали по очереди аббата де Спонда, а г-н де Валуа, чтобы не остаться в долгу, приглашал его на обед к маркизу д'Эгриньону. Жаклен по своему обыкновению ласково покликал Пенелопу, которую оставил посреди улицы; лошадь, приученная к этому маневру, сама сделала поворот, вошла в ворота и обогнула двор так, чтобы не попортить цветник. Жаклен взял ее под уздцы и подвел одноколку к крыльцу.
— Мариетта! — крикнула мадемуазель Кормон.
Но Мариетта была уж тут как тут — она запирала ворота.
— Я здесь, барышня!
— Гость не приехал?
— Нет, барышня.
— А дядюшка?
— Он в церкви, барышня.
Жаклен и Жозетта уже стояли на первой ступеньке крыльца и протягивали руки, чтобы помочь хозяйке, которая вылезла из одноколки и ступила на оглоблю, держась за кожаные фартуки. Мадемуазель бросилась в объятия слуг — уже два года, как она не рисковала пользоваться железной подножкой, прикрепленной к одноколке двойной скобой и ужасным приспособлением из двух больших болтов. Взобравшись на крыльцо, мадемуазель Кормон удовлетворенно оглядела двор.
— Мариетта, перестаньте возиться с воротами, идите сюда.
— Сущий содом! — сказал Жаклен Мариетте, когда она поравнялась с одноколкой.
— Ну, милая моя, что у тебя есть из провизии? — спросила мадемуазель Кормон, усаживаясь на скамью в длинной прихожей с видом человека, изнемогающего от усталости.
— Да нет у меня ничего, — ответила Мариетта, упершись кулаками в бока. — Вы же знаете, барышня, когда вас нет, господин аббат дома не обедает; вчера обедал у мадемуазель Арманды, я ходила за ним вечером.
— А сейчас где он?
—— Господин аббат в церкви, он вернется не раньше трех.
— Дядюшка ни о чем не думает. Что бы ему послать тебя на рынок! Мариетта, отправляйся на рынок немедленно; не сори деньгами, но не жалей ничего, бери все самое лучшее, вкусное, тонкое. Пойди узнай в конторе дилижансов, как выписать паштеты. Мне нужны раки из ручьев Бриллианты. Который час?
— Да уж скоро десять.
— Ради бога, Мариетта, не теряй времени на болтовню. Дядюшкин гость может приехать с минуты на минуту; славно будет, нечего сказать, если придется подать ему завтрак...
Мариетта повернулась ко взмыленной Пенелопе и посмотрела на Жаклена с таким видом, точно хотела заметить: «На этот раз мадемуазель не выпустит из рук жениха».
— У нас с тобой особые дела, Жозетта, — заговорила старая дева, — надо подумать, где мы устроим спальню для господина де Труавиля.
С каким блаженством были сказаны слова спальню для господина де Труавиля (она произносила Тревиля); сколько смысла было вложено в них! Старую деву переполняли надежды.
— Не угодно ли вам поместить его в зеленой комнате?
— В комнате монсиньора епископа? Нет, она находится слишком близко от моей, — сказала мадемуазель Кормон. — Это хорошо для монсиньора, человека святой жизни.
— Предоставьте ему комнату вашего дядюшки.
— Она до неприличия пуста.
— Да что там! Прикажите, мадемуазель, и в два счета кровать поставим в вашем будуаре, там, кстати, и камин есть. Моро живо найдет в своей лавке кровать, подходящую к обшивке стен.
— Ты права, Жозетта. Ну что ж, беги к Моро; посоветуйся с ним обо всем, я тебя уполномочиваю. Я согласна, но при условии, что кровать (кровать для господина де Труавиля!) поставят сегодня к вечеру, незаметно для господина де Труавиля, даже если он застанет Моро еще здесь. А не возьмется Моро за это, так я положу господина де Труавиля в зеленой комнате, хотя там он будет слишком близко от меня.
Жозетта уже уходила, когда хозяйка снова позвала ее.
— Объясни все Жаклену — пусть он сам пойдет к Моро, а ты останься! — закричала она громким голосом, исполненным ужаса. — Надо же мне одеться! Что, если господин де Труавиль застанет меня в таком виде, а дядюшки-то нет, чтобы принять его! Ах, дядюшка, дядюшка! Ступай сюда, Жозетта, ты меня оденешь.
— А как же Пенелопа? — неосторожно молвила Жозетта.
Первый раз в жизни у мадемуазель Кормон сверкнули глаза.
— Вечно эта Пенелопа! Пенелопа тут, Пенелопа там! Пенелопа, что ли, хозяйка в этом доме?
Роман Оноре де Бальзака «Евгения Гранде» (1833) входит в цикл «Сцены провинциальной жизни». Созданный после повести «Гобсек», он дает новую вариацию на тему скряжничества: образ безжалостного корыстолюбца папаши Гранде блистательно демонстрирует губительное воздействие богатства на человеческую личность. Дочь Гранде кроткая и самоотверженная Евгения — излюбленный бальзаковский силуэт женщины, готовой «жизнь отдать за сон любви».
Можно ли выиграть, если заключаешь сделку с дьяволом? Этот вопрос никогда не оставлял равнодушными как писателей, так и читателей. Если ты молод, влюблен и честолюбив, но знаешь, что все твои мечты обречены из-за отсутствия денег, то можно ли устоять перед искушением расплатиться сроком собственной жизни за исполнение желаний?
«Утраченные иллюзии» — одно из центральных и наиболее значительных произведений «Человеческой комедии». Вместе с романами «Отец Горио» и «Блеск и нищета куртизанок» роман «Утраченные иллюзии» образует своеобразную трилогию, являясь ее средним звеном.«Связи, существующие между провинцией и Парижем, его зловещая привлекательность, — писал Бальзак в предисловии к первой части романа, — показали автору молодого человека XIX столетия в новом свете: он подумал об ужасной язве нынешнего века, о журналистике, которая пожирает столько человеческих жизней, столько прекрасных мыслей и оказывает столь гибельное воздействие на скромные устои провинциальной жизни».
... В жанровых картинках из жизни парижского общества – «Этюд о женщинах», «Тридцатилетняя женщина», «Супружеское согласие» – он создает совершенно новый тип непонятой женщины, которую супружество разочаровывает во всех ее ожиданиях и мечтах, которая, как от тайного недуга, тает от безразличия и холодности мужа. ... И так как во Франции, да и на всем белом свете, тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч женщин чувствуют себя непонятыми и разочарованными, они обретают в Бальзаке врача, который первый дал имя их недугу.
Очерки Бальзака сопутствуют всем главным его произведениям. Они создаются параллельно романам, повестям и рассказам, составившим «Человеческую комедию».В очерках Бальзак продолжает предъявлять высокие требования к человеку и обществу, критикуя людей буржуазного общества — аристократов, буржуа, министров правительства, рантье и т.д.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
«Лилия долины» написана в жанре романа-исповеди.Несмотря на симпатии к дворянству, Бальзак показал г-на Морсофа ограниченным и неумным, никчемным человеком, взбалмошным эгоистом. Он писал: «Очень трудно было написать эту фигуру, но теперь она наконец создана. Я воздвиг статую эмиграции, я собрал в этом человеке все особенности вернувшегося в свои поместья эмигранта».
Судьба молодых людей — Урсулы Мируэ, прелестной воспитанницы доктора Миноре, и ее возлюбленного Савиньена зависит от борьбы, которая разворачивается вокруг наследства. И происходит чудо – благородство и любовь торжествуют победу над Злом.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.