Становление Себастьяна - [2]

Это не удивило никого, по крайней мере, не меня точно, когда я смогла ухватить момент и воспользоваться им, став невестой в возрасте девятнадцати лет. Шел одна тысяча девятьсот девяностый год.

Что же нашел во мне Дэвид, для меня было менее понятным. Молодая жена с явным европейским настроем, беглой итальянской речью и с предпочтениями пригубить бокальчик вина, что было совсем неожиданно и позже совершенно не приветствовалось. Я совершенно отличалась от других жен морских офицеров, служила обозначением его заслуг, отличий перед армией и определила себя, как чуждую и одинокую для всего этого.

Другие жены изо всех сил старались ввести меня в свою искусственную среду постоянного общения: утренний кофе, встречи за ланчем, присмотр за детьми, игровые встречи для детей, которых у меня не было, и милые посиделки «пропустим по стаканчику, девочки».

И дело не в том, что они были не добры ко мне или еще что-то, просто они были полностью удовлетворены своей жизнью; счастливой обстановкой дома и их полноценной ролью жены, которой у меня никогда не будет. Я была так молода, ограничена в своих знаниях и желаниях, и настолько замкнута, чтобы увидеть все скрытые недостатки моего самовольного заточения. Я даже как-то раз сходила в их книжный клуб, но, когда обнаружила, что они предпочитают романы и бестселлеры обжигающей дикости книгам Хемингуэя, или диссидентской прозе Набокова, мне было совершенно нечего сказать, мы просто пялились друг на друга с откровенным презрением.

Единственная вещь, которая устраивала моего мужа — я была очень спортивной девушкой. Он учил меня плавать под парусом, а позже и управлять яхтой; я могла также отлично стрелять, как хороший армейский стрелок

Я не боялась высоты и могла прыгать с трамплина для прыжков в воду.

Эти единственные вещи, которые ему нравились во мне, и те свелись к минимуму за первые двадцать месяцев брака. Он ненавидел то, как я одеваюсь, то, как говорю и то, о чем говорю и все вещи, которые мне интересно было обсуждать. В конце концов, ирония всей этой ситуации заключалась в том, что я захотела стать, как обычные жены, взамен моего упоения своей чуждостью. Это сбивало с толку и раздражало, и, ко всему этому, я просто уже не представляла, как мне быть самой собой. Я думаю, что за ранние годы брака, я позабыла, как это делать. В итоге, я одевалась, как нравилось ему, держала свой рот на замке. Короткое молчание переросло в полную тишину.

С течением времени я поняла, что у нас не предвидится детей. Ну, точнее у него, я прошла через десятки инвазивных процедур и неприятных обследований и, обвиняя друг друга, мы просто-напросто потеряли интерес к желанию зачать ребенка; случайное стечение обстоятельств, я так полагаю. Секс стал однообразным и не вдохновляющим. Я стала для него скучной. Я стала для него неважной.

После двух лет брака Дэвида перевели в военно-морской медицинский центр Сан-Диего, и он очень хотел, чтобы я подружилась с женой его нового сослуживца. Эстель была наделена всеми теми качествами, которых я была лишена, она была обворожительной и идеальной. Но кроме этого, она была холодной, властной и снобистской. Я ненавидела ее. Наше чувство ненависти было взаимным. Но для галочки, между нами была горячая дружба. Ей было легко притворяться; для меня это было труднее. Я очень жалела ее ребенка, может я остро ощущала его чувство одиночества. Себастьяну было на тот момент восемь лет; мне двадцать один год.

Он был лишен материнской нежности, заботы. С его стервозной мамашей и его монстром-отцом он был несчастен вдвойне.

Между нами завязалась нежная и милая дружба. У Себастьяна появилась привычка прибегать после школы и рассказывать мне, как прошел его день. Я наливала ему стакан безалкогольного «Лимончелло», сделанного из лимонов, привезенных из Сорренто, когда я могла найти их, а вместе с ними содовую с сиропом. Мы много разговаривали о книгах, которые он прочел, и я предлагала ему на прочтение истории, которые могут ему понравиться, истории, которые я читала, когда была в его возрасте. Они были так далеки от тех книг, которые его мать считала подходящими для чтения. Вместе мы пытались разобраться с повседневной грубостью книг Братьев Гримм и простыми психологическими составляющими книг Ганса Христиана Андерсена, чья маленькая русалочка испила адскую боль при превращении ее хвоста в ноги, когда она вышла на сушу и сделала первый шаг, и чей ангельский голос был обменен на любовь.

В это время мой отец стал для нас всем. Моя мать, конечно же, была настолько занята своим клубами, игрой в бридж, хорошими поступками, услугами для всех, за исключением своей собственной семьи. Для нас ее отсутствие было только облегчением, но Дэвид намеренно нам напоминал и каждый раз выражал сожаление о ее отсутствии за трапезой. Она же такая хорошая женщина.

Себастьян и мой отец обожали друг друга и проводили счастливые часы, создавая мини-модели аэропланов и запуская их небо, немного приправляя пиротехнической пылью, оставшейся после фейерверков. Конечно, Дэвид расстраивался, когда они тайком от него занимались своими делами. Это было их личное время, наивное и детское, если сказать по-простому, их игра была маленькой слабость моего отца.