Становление капиталистической Японии - [9]
Следовательно, наряду с гнетом феодальных князей на крестьян давил еще гнет ростовщиков, сделавшихся фактическими хозяевами земли. Сила этого класса неуклонно возрастала, а во время реставрации он достиг такого могущества, что сумел оказать огромное влияние на решение земельного вопроса[18]. Остановимся теперь на крестьянских повинностях, о которых упоминает в своем отчете известный токугавский советник Мацудайра Саданобу 1758–1829) (отчет Мацудайра приводится здесь в сокращенном виде). «Подати, налагаемые на крестьян, поглощают от 50 до 70 % их урожая. Существует множество других налогов, таких, как налог на поля, на двери, на окна, налог на детей женского пола в зависимости от возраста, налог на ткани, на сакэ, налог на ореховые деревья, на бобы, на коноплю. Если крестьянин пристраивал комнату к своей хижине, она облагалась налогом… Номинально размер налога составлял один коку риса и один катори шелку, но фактически он увеличивался в три раза в результате взяточничества и вымогательства. Во время сбора урожая чиновники совершали инспекционные поездки и останавливались в домах местных жителей. Если их плохо принимали, они либо увеличивали размер подати, либо облагали это хозяйство трудовой повинностью. Налоги обычно взимались за несколько лет вперед. Существовало бесконечное количество и других форм вымогательства и насилия».
Барщина, как и обложение налогом, имела разнообразные формы>{12}, но ни одна из них не была, пожалуй, такой обременительной, как сукэго — обязанность поставлять лошадей и людей для курьерской или почтовой службы. Села, которые не были в состоянии выделить установленное количество лошадей и людей, облагались другими, не менее обременительными повинностями. Такова картина тяжелой, мучительной жизни крестьян. Даже в хорошие времена их положение было жалким, а в неурожайные годы оно становилось просто невыносимым.
Неудивительно поэтому, что даже консервативный по своим взглядам крестьянин вынужден был оказывать сопротивление дальнейшему усилению феодального гнета. Это сопротивление проявлялось в двух формах — пассивной и активной. Под пассивной формой я имею в виду практику детоубийства или мабики (дословно «прореживание»), принявшую столь значительные масштабы, что перед нею оказывались бессильны как административные меры, так и конфуцианская этика токугавских правителей. Другой формой пассивного сопротивления было бегство крестьян в города, в особенности в голодные годы, которое власти тщетно пытались остановить. Самой активной формой борьбы являлось восстание, к которому прибегали доведенные до отчаяния крестьяне как к последнему средству. Чем больше затягивался и углублялся аграрный кризис, тем чаще вспыхивали восстания, охватывавшие иногда несколько округов одновременно. Эти восстания не прекращались до конца токугавского периода, и можно определенно сказать, что именно они, подорвав основы феодального режима, предрешили успех политической борьбы, направленной против бакуфу.
Разорение непосредственных производителей в обстановке развития денежного хозяйства подорвало финансовую базу сёгуната и даймё и в конце концов привело их к банкротству. Этот же самый процесс привел к обнищанию слоя феодальных вассалов, которые все чаще и чаще бросали своих князей и становились, как было показано выше, ронинами, разбойниками, бандитами и авантюристами, в то время как другая их часть сделалась убежденными борцами антиправительственного лагеря или же учеными, искавшими за пределами родины образец, который следовало положить в основу при создании новой Японии. Раздраженные голоса этих обнищавших, но гордых вассалов усиливали общий хор недовольства жесткой кастовой системой и свидетельствовали о том, что преданность самураев своим князьям — даймё и сегуну — была в значительной степени подорвана. Усиливающиеся трения между самураями низших рангов и клановыми или правительственными властями в конце концов должны были вылиться в политическую борьбу.
