Становление бойца-сандиниста - [43]

И только мы выбрались из ущелья, как горы сошлись за нами, словно бы вновь уверовав в нас после сомнений в том, кто же сильнее, на чьей стороне превосходство или на чьей стороне правда. Но, как я подозреваю, горы размышляли даже не о том, за кем там сила или разрушительная мощь. Они готовы были склониться на сторону тех, кто нес в своих руках бережно хранимое будущее. Иногда у меня появлялось желание сказать им: «Вот, смотрите, горы, коли вы просто груда камней и бездушная зелень листвы, то вы сотрете здесь все следы и без того, чтобы отличать добро от зла». Но дело было в том, что у меня возникло впечатление, будто они все же начинали различать добро и зло и размышлять, как бы обладая направленной на это внутренней силой, как отличить добро от зла и чью сторону принять. Так на чьей же стороне они? Вот почему я хотел сказать им: «Смотрите же, не оставьте здесь следов... Будьте той зеленой листвой да каменной горой, которые защитят тех, кто нашел здесь свой приют». А то я было уже решил, что они защищают гвардию. Я понимал, что, помимо всех этих рассуждений о добре и зле, смысле жизни и разуме, в любом случае мы были умнее, образованнее и справедливее гвардии. Ей не с чего было обзавестись этими качествами. В этом убедились и горы, которые как бы под влиянием моих слов и мыслей увидели, что мы все-таки готовы сражаться и после гибели Тельо, бывшего и для меня и для гор символом. А ведь для гор Тельо мог быть символом, так как он сжился с ними. Он, я уверен, просто жил с ними, у него с ними «были отношения», они наплодили ему «детей», и они же и поглотили его как бы походя, и, когда Тельо умер, горы посчитали, что всему настал конец. Посчитали, что у них больше нет обязательств, а все остальное — ерунда. Но когда горы обнаружили, что в самом их сердце в боевом порядке марширует группа мужчин, они поняли, что не с Тельо, хотя он и их сын, все начинается и не им все кончается. Да, сыном был им Тельо (хотя был он также их жизнью, их тайным любовником, их братом, их зверем, камнем и рекой). Но они должны были понять, что на Тельо мир не замкнулся. Они должны были понять, что Тельо — это только начало мира, поскольку вслед за ним пришли мы, со стиснутыми зубами и перебинтованными ногами, покрытыми язвами лесмании, мы, держащие свои покореженные пальцы на спусковых крючках, нагруженные вещмешками и способные разжечь огонь в самом их сердце.

В общем, горы вроде как поняли, что нельзя оставаться в недвижимости после гибели Тельо и тем самым всем дать равные шансы. Мы скрутили горы и разнесли в пух и прах нейтралитет, которого придерживались высокие деревья и реки.

Они начинали шуметь уже по-иному. Мы овладели рекой и заставили ее журчать не так, как мне это слы-

шалось, когда я лежал в гамаке, размышляя, что и этот шум тоже в одной тональности с тишиной замолкших деревьев. В общем, горы поняли, что никуда им от нас не деться. Мы заставили их понять это. И когда гвардия появилась, то для гор уже было ясно, что дело ее — неправое.

В конце концов мы выбрались из ущелья. Я шел с разбитыми о камни ногами. Как же я жалел, что гвардия в тот раз так и не появилась. А ведь мы были почти уверены, что стычки не избежать, что будет засада и потому продвигались, почти зациклившись на желании отомстить за Тельо, за всех и за все, нанести по гвардии удар. Впрочем, когда мы выбрались из ущелья, то очень обрадовались устроенному привалу. Особенно я (из-за своих болевших ног). Одновременно мы ощущали почти жалость от того, что не сбылась такая возможность проверить себя, отомстить за Тельо. Это была бы возможность показать, кто есть кто, или погибнуть прямо в протекавшей по ущелью реке, выстрелами выражая свой протест. Ведь так, сражаясь в ущельях, в Латинской Америке погибли многие и многие партизаны. Но гвардии не было видно. Она искала нас в другой стороне. А может быть, и шла за нами, но потеряла след, поскольку мы двинулись ущельем. В общем, ущелье мы миновали без боя, и отдохнуть было просто чудно. Помню, что товарищ, с которым мы делили палатку, помог мне повесить гамак. Ведь обычно в горах мы спали по двое в палатке, чтобы оставлять как можно меньше следов. Итак, мы расположились на отдых, но не раздевались и были настороже.

XIV

На следующий день мы сменили место стоянки, а потом двинулись по горному хребту. То есть по верхушке горы. Но вместо того, чтобы выбраться на сам гребень, где идти значительно легче, мы «откосили», так мы это называли, потому что гвардия обычно в поисках следов обследовала горные гребни, считая, что партизаны ходят по самой верхотуре. Но мы шли по горным откосам, что явно было труднее, так как одну ногу ставишь выше, другую ниже и пробираешься через расщелины, кустарник, овраги, лианы и стволы больших упавших деревьев. И дорогу эту не выправить, ведь деревья эти не поднять, и надо искать, с какой стороны обойти их торчащие ветви, и шагать по листве и веткам, цепляющимся за вещмешок и оружие. Это было очень трудно. Идти приходилось, скособочившись, скользя и падая, оставляя следы, которые ты же сам обязательно должен замести.