Станкевич. Возвращение - [7]

Они разговаривали более часа, покуривая папиросы, которые Демьянчук охотно брал про запас, и Станкевич пришел к выводу, что никакой ненависти к нему не испытывает, напротив, этот деловой, спокойный, уверенный в себе мужик, здоровый и полный жизненной мощи, как те степи, которые его породили, вызывает в нем скорее симпатию. Он был даже по-своему красив — этакая мужская жестокая силища. Станкевич завидовал его спокойствию и уверенности в себе. Уверенности, что жизнь имеет смысл, что все происходит именно так, как должно, что одни наверху, другие внизу, одни убивают, другие принимают смерть. И даже эти глаза ястребиного чучела казались Станкевичу порой красивыми, такие чистые в своей хищности и жестокости.

Несколько дней спустя они встретились на плацу. Василь, как всякий оторванный от родных мест человек, ценил любой к себе интерес. А если еще им интересовался кто-то из начальства, то внимание ценилось вдвойне. И потому, сперва отдав честь, но желая затем подчеркнуть неофициальный, интимный, что ли, характер знакомства, которое получит, возможно, дальнейшее развитие, продолжись то, что лишь наметилось в разговоре, лукаво ухмыльнулся и сверкнул рядами своих белоснежных зубов. Станкевич ответил на улыбку. И в ту же секунду почувствовал свое двоедушие. Предательство по отношению к тому мальчику в матросском костюмчике, который мало что понял из разыгравшейся перед ним драмы, хотя в тот момент совершилось нечто, повлиявшее на всю его судьбу, — длинноволосому мальчику со сжатыми в кулачки ручонками, возбужденному и пытавшемуся разобраться в происходящем. И, глянув в глаза, которым светившее вкось солнце придало желтоватый оттенок, так что они стали вдруг похожи на торчащие за конюшней подсолнечники, он пришел к решению, а может, это кто-то невидимый рядом с ним пришел к такому решению и от его имени: тот счет будет оплачен.

В конце августа в крепости формировался конвой, которому надлежало доставить инженерному батальону, работавшему в горах, дюжину ящиков с динамитом. Предполагалось, что конвой поведет Ильин. Скучающий в крепости Станкевич попросил у коменданта разрешения сопровождать транспорт под предлогом, что ему надо решить какой-то срочный вопрос с командиром инженерного батальона. Охрана транспорта была поручена двум казачьим разъездам под началом Юрьева и Демьянчука.

Выступили с рассветом. До полудня накрапывал дождик, потом перестал, и где-то около двух вышло солнце. Когда перевал остался позади, один из мулов оступился на глинистой тропе и соскользнул на несколько метров вниз, зацепившись на травянистом выступе над пропастью, где клокотал на дне бешеный поток. Когда сходил снег, поток превращался в настоящую реку. Рекой сейчас он, правда, не был, но пропасть оттого не стала меньше, и если б несчастный мул сорвался, то, как говорится, и костей бы не собрали. Терпеливое животное замерло на месте, но притороченный по бокам груз кренился в сторону бездны, грозя увлечь его вниз.

— Сардо слазает, Сардо как кошка! — крикнул кто-то из солдат.

— Эй, браток, тут все не так просто, — ответил другой, уважительно глянув в пропасть.

— Сардо спустится по веревке, ребята подстрахуют, — принял решение Юрьев.

Сардо, худощавый паренек, родившийся, судя по всему, в этих местах, присел на камень и покрепче принялся шнуровать ботинки. Станкевич равнодушно наблюдал за приготовлениями, но, когда горец начал повязывать вокруг пояса веревку, вздрогнул, точно вдруг вспомнил что-то, и, вытянув голову, крикнул:

— Стой! — Затем шепотом обратился к Ильину: — Извините, корнет, но здесь нужен опытный солдат, Сардо сопляк и растяпа, а вы пошлите вот этого, — и он покривившимся пальцем указал на Демьянчука, — или… или, может, разрешите, я сам буду руководить операцией.

— Ну разумеется, не может быть никаких возражений, — буркнул недовольный корнет, которого раздражало присутствие Станкевича, ограничивавшее его самостоятельность.

— Демьянчук! — крикнул Станкевич.

Подъехал удивленный Демьянчук, и его «слушаюсь» прозвучало как вопрос: «Что это взбрело тебе в голову, приятель?»

— Бери веревку и спускайся!

Василь посмотрел вниз, потом перевел глаза на солдат и, не глядя на Станкевича, спокойно сказал:

— Место дюже крутое, я непривычный, из степей.

В голосе не было ни страха, ни раздражения, он ответил так, словно поручение капитана было обычным предложением, от которого можно и отказаться. Василь просто удивился. Еще бы, того капитана, который всего две недели назад так долго и сердечно с ним разговаривал, а потом был таким доброжелательным и любезным, точно подменили. Он избегал его всю дорогу. А Василь искал случая поговорить. Повод для разговора был самый подходящий: есаул намеревался продать Станкевичу кобылку. Лошаденка, разумеется, нестарая, ладная, только засекается, да и мерин Армедеева в свою очередь зарывается на спусках мордой в землю: сорваны передние ноги. Нет, уж если покупать лошадь, то в Нальчике, там кабардинцы торгуют лучшими на свете конями, и недорого, а есаул просит за свою кобыленку как за англизированную лошадь. Все это хотел сказать Станкевичу Василь и дивился, что никак не подворачивался случай, а тут на тебе: бери веревку — и вниз! Нашел, действительно, дело: велит лезть за каким-то дурацким мулом, да что он, в самом деле, рекрут, что ли, чтоб им так помыкали? И потому, уловив неуверенный взгляд Станкевича, старавшегося не смотреть ему в глаза, улыбнулся и тихо сказал: