Станцуем, красивая? (Один день Анны Денисовны) - [39]

Она встряхивается и возвращается в комнату. Смотри, Мама-Нина, смотри во все глаза, удивляйся. Вышла одна Анька Соболева — растерянная, озадаченная, пыльным мешком стукнутая, а вернулась совсем другая — уверенная, прямая, с победительной улыбкой на устах. Такое вот волшебное волшебство. Вот бы и Ирочку так же вывести и ввести…

Но с Ирочкой, увы, все не так просто. Она сидит в той же позе, в которой Анька оставила ее полчаса тому назад, поникшая и убитая. Перед нею на столе чашка чая — не иначе, Мама-Нина подсуетилась. Только вот Ирочка просила совсем не чая. Ирочке срочно надо напиться. В другое время Анька охотно помогла бы в этом подруге, но сейчас ей нельзя, сейчас у нее совсем другие планы. Значит, надо искать достойную замену.

Машка Минина не годится — ей Ирочка не верит, и правильно делает. С Машкой интересно обсуждать чужую жизнь, но никак не свою. Мама-Нина тетка сердобольная, но кто же станет выпивать с мамой? Валерка Филатов хороший мужик и пьет грамотно; одна беда — после первого же стакана начинает взахлеб говорить про диоды и транзисторы, и с этой темы его не сбить даже ядерной атакой. Боря Штарк зациклен на своем отказе. Остается один вариант: Робертино. И это, если вдуматься, совсем не плохо, если, конечно, решить проблему финансирования.

— Ируня, — тихо говорит Анька, склонившись к уху подруги, — как у тебя с бабками? Я это в смысле выпить. И чего душа просит?

— Яду, — одними губами произносит Ирочка. — Душа просит яду.

— Так ведь и я о том же, — нетерпеливо отвечает Анька. — Понятно, что яду. Но какого яду? Сухарь, наверно, не годится — тебе и без того кисло. Водяру ты не пьешь… или уже пьешь?

— Не пью, — горько кивает Ирочка.

— Ну вот. Остается бормотуха и конина. Выбирай.

— Бормотуха, — решает Ирочка после минутного размышления. — И чтоб потошнее. Чтобы облеваться вусмерть. Что-нибудь типа «Агдама». Может, выблюю из себя этого гада.

Анька с сомнением хмыкает:

— Что-нибудь типа «Агдама»… Ты прямо как в ресторане, подруга. Это уж какое будет. Давай бабки.

— Пятерки хватит?

— Обижаешь. Во-первых, не одна пьешь, а с партнером. Во-вторых, надо и хозяев угостить. В-третьих, какую-никакую закусь тоже закупить придется. Хотя бы сырки и черняшку. Короче, давай червонец.

— Червонец? — с сомнением повторяет Ирочка.

— А ты как думала? — нажимает Анька. — Это счастье дешево обходится, а горевать всегда накладно. Давай, давай, не жмись.

Конечно, заломленная Анькой сумма представляет собой натуральный грабеж, учитывая, что сама Ирочка пьет, как птичка. Для намеченной цели, которая описывается малоаппетитной формулой «нажраться и поблевать», ей лично хватило бы и одного стакана. Но Анька знает, что ничто так не отвлекает от черных мыслей, чем другие черные мысли. Пусть лучше думает не о своем подлеце, а о том, что на ее несчастье наживаются лучшие друзья.

Она находит Роберта возле курилки в коридоре, прижатым к стене долговязым Валеркой Филатовым. Тот все никак не может отойти от проглоченного объема политинформации.

— Ну и не поедем, им же хуже! — горячится Валерка. — Сначала они нам Олимпиаду подпортили, теперь наша очередь! Все правильно!

Анька рада прийти другу на помощь:

— Роберт, можно тебя на минутку?

— Фу-у… — облегченно вздыхает Шпрыгин, выходя за Анькой на лестницу. — Спасибо, Анечка. У меня от этой ярузельской олимпиады в афгане уже уши трубочкой заворачиваются.

— У меня к тебе дело, — говорит Анька. — Ирочке нужно срочно выпить. Я бы с ней и сама посидела, но не могу. Ты сможешь?

Робертино заметно оживляется:

— Отчего же нет? Выпить — это мы завсегда. Только у меня… — сама понимаешь…

— Ирочка башляет, — успокаивает его Анька, показывая Ирочкину банкноту.

— Ого! — удивляется Шпрыгин. — Неужели все настолько серьезно? На целый червонец?

— В общем, план такой, — серьезно говорит Анька. — Нужно сесть с нею, чтоб она напилась и выговорилась. Чтобы сильно напилась. Бормотухой, для большей тошности. Кабак не подходит, нужно что-то более домашнее.

— Где ж я тебе хату найду в такое время?

— Нет-нет, — мотает головой Анька. — Хата не годится, ассоциации не те.

— В смысле?

— Робертино, не придуривайся, — сердится Анька. — На хату женщина и мужчина ходят не для того, чтобы выпить.

— Ах, ты об этом…

— Об этом, об этом.

— Кстати, — говорит Роберт, искоса поглядывая на Аньку. — А почему ты сама не можешь?

— Не твое дело. Не могу, и все.

Шпрыгин сокрушенно качает головой.

— Ох, погубишь ты себя, Соболева. Как пить дать…

— Вот и пей, пока дают! — перебивает его Анька. — А я со своими проблемами сама разберусь!

Какое-то время они молчат, затем Анька смущенно гладит приятеля по плечу.

— Извини, Робертино, я не хотела. Ты же знаешь, как я тебя…

— Так и ты знаешь, — отзывается Роберт и машет рукой: — Ладно, проехали. На чем мы остановились?

— На том, что не годится ни хата, ни кабак.

— Что же тогда? Садик? В парке на скамейке?

— Координатографы.

— Координатографы? — переспрашивает Шпрыгин и тут же расцветает: — Анька, ты гений! Самое то. А Димыч пустит?

— Пустит. Я вас сама туда заведу.

— Ну, тогда-то ой… — Робертино довольно потирает руки.

— В общем, так, — деловито говорит Анька. — Бери червонец, бери портфель и беги затариваться бормотухой. Тут как раз хватит на четыре пузыря и на закусь. Когда будешь готов, позвонишь мне с улицы из автомата. Двушка-то у тебя найдется?