Стань неуязвимым. Как обрести ментальную броню, научиться читать людей и жить без страха - [13]

Когда меня приняли, он стал высказывать свое неодобрение еще громче и чаще. Мама избрала стратегию отрицания, и ее всегдашняя реакция на угрозу и конфликт – «беги» – была попыткой попросту уйти от проблемы. Вот почему всякий раз, когда разговор заходил обо мне, она отвечала лишь, что я работаю на хорошей, уважаемой работе – секретарем в Манхэттене. Своим поступком я так разочаровала родителей, что они сделали единственное, что могло прийти им в голову, – перестали обо мне говорить. Может быть, они думали, что в этом случае, я сама сдамся и вернусь. А может, по их мнению, выбранный мной карьерный путь был неподобающим для девушки. Или предчувствие подсказывало, что мне придется нелегко и я испытаю немало боли, тревог и опустошения, пытаясь уложиться в стандарты Академии. Разумеется, сама я понятия об этом не имела. Зато у меня за плечами была целая жизнь в иммигрантском квартале Квинс, и именно этот опыт помог мне научиться обуздывать свой страх и закалил решимость.

О чем я, черт возьми, думала

– Пападукис! Это что еще такое?

Шла вторая неделя обучения в Академии, и я уже привыкла к тому, что за один день инструкторы могли исказить мою фамилию пятью разными способами. Помпукус, Помпадорис, Пападопулос, Помпадоралаколус – казалось, их фантазии не было предела. Делали они это нарочно – фамилия была написана у меня на футболке большими печатными буквами. Их задачей было доводить нас, бесить и всячески ломать характер, чтобы подчинить себе. Я чувствовала себя абсолютно не в своей тарелке и уже подумывала о том, чтобы бросить эту затею. За годы учебы в колледже Квинса я регулярно занималась в спортзале и была в отличной форме – но подготовка в Академии была совсем другой. Вместо огромного зала площадью почти 1000 квадратных метров с кондиционером у меня был воображаемый прямоугольник 150х60 – ни полотенца, ни мата, ни бутылки с водой, ни зажигательной музыки. Триста человек на расстоянии вытянутой руки кое-как поспевали за указаниями инструктора. Подтягивания, отжимания, прыжки, вращения руками, и все – синхронно с ним, одно за другим.

Инструкторша, которая в эту самую секунду коверкала мою фамилию, приблизила свое лицо к моему так близко, что я чувствовала запах кофе и яичницы, которыми она позавтракала.

– Отвечай, Помпаломпус!

Каждая «п» и «с» сопровождались брызгами слюны прямо мне в лицо, и я не знала, как их незаметно стереть. Она поскребла неухоженными ногтями мои ресницы на правом глазу и сунула в лицо большой и указательный палец, испачканные черной краской.

– Что это такое, твою мать?

– Тушь «Кавер Гёл», мэм.

Наверное, она сочла этот ответ слишком подробным, потому что теперь ее лицо было так близко к моему, что наши носы соприкасались. С такого расстояния она казалась мультяшным персонажем, и я не удивилась бы, если бы у нее из ушей пошел пар. Откровенно говоря, использование туши – не преступление и не признак слабости. Но это было против правил.

– Разве в Академии можно краситься, а, Пупопус?

– Нет, мэм.

– Так какого хрена ты накрасилась?

Меня так и подмывало ответить ей во всех подробностях, почему я это сделала. Я устала и чувствовала себя совершенно разбитой и немного потерянной. Казалось, поступление в Академию было роковой ошибкой. Родители не разговаривали со мной с тех пор, как я призналась, что собираюсь пойти служить в полицию. Я всерьез подумывала о том, чтобы уйти. Вот почему, увидев в зеркале в 5 утра свои заплаканные глаза, я слегка подкрасила ресницы – просто чтобы придать себе уверенности. Хоть что-то, что помогло бы мне пережить очередной день в этой преисподней. Но ей я ничего такого не сказала. И без того во мне сомневалось столько людей – не хватало еще признаться, что я сама в себе сомневаюсь.

– Не знаю, мэм.

– Разве настоящему полицейскому нужна штукатурка, Пумпурас?

В тех случаях, когда правильно произнесенная фамилия смутила бы меня больше, чем исковерканная, она всегда выговаривала ее как надо.

– Нет, мэм, – тихо ответила я.

– Еще раз увижу это дерьмо у тебя на лице – вылетишь отсюда! – скрипнув зубами, рыкнула она. – А теперь – на пол и отжалась пятьдесят раз!

Я бросилась на пол, благодарная уже за то, что она не заставила других отжиматься из-за моих накрашенных глаз. Обычно, стоило кому-то промахнуться – и за его ошибку расплачивались все.

Тяжелее всего мне давались забеги, когда надо было наматывать километры по спортзалу. Круг за кругом, бег строем, по четыре в ряд, на расстоянии вытянутой руки от бегущего спереди и сзади. Нам не только приходилось держать ровный ряд, но и бегать с той же скоростью, что инструктор. До того момента я ни разу не участвовала в забеге на милю. Тех, кто не справлялся, инструктор заставлял выйти из строя и наматывать круги челночным бегом, из одного конца зала в другой. Это было унизительно – и уж точно никому не хотелось этим заниматься. Во время одного из таких забегов в первую неделю обучения мы бежали так быстро, что мне казалось, легкие вот-вот разорвутся. Я дышала как во время панической атаки и постоянно спотыкалась. Изо всех сил старалась держать строй. И все равно один из инструкторов вытащил меня – на лице его было написано отвращение. Выйдя на середину спортзала, я перешла на челночный бег – вперед-назад, вперед-назад, – так что вскоре в груди уже горело. И тут у другого новобранца начались рвотные позывы.