Стамбульский оракул - [28]

— Если бы я могла остаться. Вот бы остаться в Стамбуле навсегда.

При этих словах пернатый посетитель запрыгал по подоконнику и вылетел в окно. Развернувшись в полете, он снизился к самой воде и, нагнав стаю, скрылся в ночи.

На следующее утро она проснулась оттого, что в комнату вошла госпожа Дамакан со стопкой полотенец в руках и с кувшином горячей воды. Хотя первое купание стало для Элеоноры некоторым потрясением, теперь она каждый раз с нетерпением ждала, когда же госпожа Дамакан наберет полную ванну горячей воды, от которой пощипывает все тело, ждала приятного запаха жасминового мыла и похрустывания согретого полотенца. Больше всего она любила заключительную часть процедуры, когда старая служанка усаживала вытертую насухо и одетую Элеонору на обитый красным бархатом стул и принималась расчесывать ей волосы, напевая какую-то татарскую песню. Мелодия переносила девочку в прошлое, словно бы она видела фрагменты почти забытого сна. Только тогда, когда последняя пуговка на платье была застегнута и можно было спускаться к завтраку, Элеонора поняла, что госпожа Дамакан, возможно, купала ее в последний раз.

Когда Элеонора с отцом и Монсефом-беем подъехали к причалу в Бешикташе, ее стая была в сборе. После того как последний гость вице-консула взошел на борт и пароход отошел от причала, несколько удодов отделились от стаи и последовали за Элеонорой. Птицы держались на почтительном расстоянии. Монсеф-бей посмотрел на них, потом взглянул на берег в сторону своего дома, где они провели несколько последних недель. Он как будто бы собирался что-то сказать, но потом передумал.

С Босфора дул резкий ветер, а небо было того же оттенка синего, что и изразцы, украшавшие мечеть султана Ахмеда. Элеонора взяла у отца платок и одной рукой махала портовым рабочим и матросам, суетившимся возле павильона на берегу, а другой держалась за поручень. На ней было платье цвета свежей листвы, с короткими рукавами-буф и пышной юбкой из тафты, совсем как те модели, что были выставлены в витрине магазина мадам Пуаре. Как же давно она впервые прошлась по Пере, думала Элеонора, а между тем они пробыли в Стамбуле меньше трех недель. Она так много узнала об этом городе, да и о жизни вообще, а теперь, что бы она ни говорила, как бы ни сопротивлялась, им придется возвращаться домой. Мысль о скором отъезде была невыносимой. Остаться бы в Стамбуле навсегда.

Тем временем бей подозвал проходившего мимо официанта, взял с подноса пару бокалов и подал один Якобу.

— Шерефе![3] — воскликнул он, поднимая бокал.

Якоб поднял свой в ответ:

— Шерефе!

В тот день, по словам Монсефа-бея, на борту находились: леди Кэтрин де Берг, прусский военный атташе, художник-авангардист из Вены, который уже приобрел скромную известность, посол Франции, мадам Корвель и, разумеется, сам вице-консул. Консула не было: его вызвали утром по неотложному делу, связанному с депортационной политикой Пруссии. Элеонора прислонилась спиной к поручню и смотрела, как одетые в красное официанты с подносами, полными икры и канапе, лавируют среди одетых в смокинги и пышные платья гостей. У каждого в руке был бокал, а в каждом бокале лежал кубик льда, в котором отражалось солнце. Бей разговаривал с немолодой американкой, а Якоб только что опустошил свой бокал и подхватил крошечный волован с подноса. Он как раз отправлял его в рот, когда Элеонора заметила преподобного Джеймса Мюлера, пробиравшегося к ним через толпу.

— Мой дорогой Коэн! Какая негаданная радость!

Они сердечно пожали друг другу руки, потом Якоб притянул преподобного к себе и поцеловал его в лоб.

— Монсеф-бей, — сказал он, выпустив Мюлера из объятий, — разрешите представить вам моего доброго друга и попутчика преподобного Джеймса Мюлера. Он американец, из штата Коннектикут, и ректор Робертс-колледжа.

— Весьма польщен, — ответил бей, и они обменялись рукопожатием.

— А это, преподобный Мюлер, мой радушный хозяин, дорогой друг и деловой партнер Монсеф Барк-бей. В Стамбуле не найдется человека лучше.

— Монсеф Барк-бей, — вступил в разговор преподобный, — это имя повторяют все и каждый с самого моего приезда в Стамбул. Очень рад нашей встрече.

— И я наслышан о вас, преподобный Мюлер.

— Надеюсь, ничего дурного.

Бей сделал глоток и усмехнулся:

— В целом только хорошее.

— Ну, этого уже вполне достаточно.

— Я полагаю, вы знакомы с юной госпожой Коэн, — сказал бей, отступая на шаг, чтобы дать Элеоноре возможность вступить в разговор. — Очень смышленая молодая особа и искушенный игрок в нарды, как выяснилось вчера вечером.

— Неужели?

Элеонора отвела взгляд и посмотрела на носки своих светло-зеленых туфель, думая, хорошо ли они смотрятся на фоне палубы.

— Вчера вечером она дважды разбила меня, — сказал бей. — И поражение было сокрушительным. Хотелось бы приписать ее победу удаче, но, знаете, у нас говорят, что человек ищет удачу, но удача находит человека.

— Понимаю, — сказал преподобный, несколько возвысив голос, как он всегда делал, цитируя кого-нибудь. — Удача важна в любом деле. Закидывай крючок, и рыба клюнет там, где меньше всего этого ожидаешь.

— Не думаю, что тут дело в удаче, — встрял в разговор Якоб. — Помните, я говорил вам на пароходе, она читает все, что попадает ей в руки?