Стальные останки - [12]

– Я зайду на минутку. Хочешь со мной?

Его мать беспокойно завертелась.

– Кто этот твой приятель?

– Местный школьный учитель.

– Учитель? – Ишиль закатила глаза. – Нет, воздержусь, Рингил. Пожалуйста, поспеши.

Башка впустил его и провел мимо спальни к кухне. Рингил успел заметить через приоткрытую дверь распростершуюся среди простыней пышную фигуру с длинными рыжими волосами. Он смутно припомнил, что накануне вечером в последний раз видел учителя, когда тот шел по улице в обнимку с двумя местными шлюхами и, завывая, читал звездам исковерканную литанию, где вместо имен богов были вставлены непристойные части тела. Это затерялось в общем веселье.

– У тебя там Рыжая Эрли? Она действительно пошла к тебе домой?

Башка ухмыльнулся от уха до уха.

– Обе, Гил, обе со мной пошли. Эрли и Мара в придачу. Лучший Падров канун из всех.

– Да ладно? И где же Мара?

– Она потом удрала. Украла мой кошель. – Даже этого признания было недостаточно, чтобы стереть ухмылку с пылкого лица Башки. Он добродушно покачал головой. – Я же тебе говорю – это лучший Падров канун из всех.

Рингил нахмурился.

– Хочешь, чтобы я ее разыскал и вернул кошель?

– Нет, забудь. Там все равно мало оставалось. – Он тряхнул головой, как выбравшийся из воды пес, и тихонько ухнул. – И, справедливости ради, девица отработала каждый грош.

Рингил поморщился от эпитета «девица», коим Башка одарил Мару.

– Ты чересчур мягкосердечен, Баш. Мара бы никогда так не поступила с одним из своих постоянных клиентов. Особенно в таком маленьком городе. Она не посмела бы.

– Это не имеет значения, Гил, честное слово. – Башка ненадолго протрезвел. – Я не хочу, чтобы ты что-то с этим делал. Оставь Мару в покое.

– Знаешь, это, наверное, тот маленький говнюк Фег ее заставил. Я мог бы…

– Гил. – Башка взглянул на него с упреком. – Ты портишь мне похмелье.

Рингил остановился. Пожал плечами.

– Ладно, как скажешь. Тогда, хм, тебе нужно немного деньжат. Чтобы дотянуть до конца праздника?

– Ага. – Башка фыркнул. – Можно подумать, Гил, ты в состоянии дать мне в долг. Ладно тебе, я выкручусь. Ты же знаешь, перед Падровым днем всегда надо кое-что отложить.

– У меня есть деньги, Баш. Меня только что наняли. Купили мои услуги мечника. Работенка подвернулась, ага? Деньги есть, если надо.

– Ну так мне не надо.

– Ладно. Я просто спросил.

– Перестань спрашивать. Я же тебе сказал, со мной все в порядке. – Башка немного помолчал, осознавая истинную причину, по которой Рингил зашел его навестить. – Так ты, э-э, уезжаешь? Ну, чтобы выполнить твой договор?

– Ага, на пару месяцев. Не успеешь оглянуться, как я тут. Слушай, в самом деле, если тебе нужны деньги – ты же платил за меня в прошлом и…

– Я же сказал тебе, все в порядке, Гил. Куда ты едешь?

– Трелейн. И, может, на юг. – Внезапно ему расхотелось что-то объяснять. – Как я уже сказал, вернусь через несколько месяцев. Работа не тяжелая.

– Буду скучать по тебе и нашим вечерам в середине недели. – Башка изобразил движение шахматной фигуры. – Наверное, придется играть с Брантом в кузнице. Только подумай, на что будут похожи разговоры с ним…

– Да, я тоже буду скучать… – Он запнулся, даже теперь по привычке чрезмерно осторожный. – …по нашим разговорам.

«А вот и нет».

Осознание вспыхнуло, как скомканная бумага, брошенная в огонь. Вот ее лижет пламя, и она изгибается, рассыпаясь искрами, но боль быстро проходит – и все исчезает. «Ты не будешь скучать по шахматным вечерам и болтовне с Башкой, и ты это знаешь, Гил». Он и впрямь это знал – знал, что в прибрежных районах Трелейна компанию в два раза умнее школьного учителя можно отыскать в любой кофейне. Он также знал, что несмотря на доброту Башки и немногие темы, интересные им обоим, этот человек никогда не был ему другом – по крайней мере, не в том смысле, который имел значение.

Вдруг сквозь упрямую головную боль впервые по-настоящему пробилось осознание: он действительно возвращается. И не просто для того, чтобы опять махать клинком – это был старый навык, который уже пробудился, как пробуждается желание проверить, на месте ли деньги в кошельке, а затем вновь угасает вместе с успокоившимся сердцебиением. Дело в другом. В том, что он возвращается к шумному и драчливому торжищу многолюдного Трелейна и всему, что оно значило. Назад, в теплую утробу юности, в сооруженную неумехами теплицу, которая его сперва взрастила, а потом стала вызывать тошноту. Назад к той части себя, которая, как он считал, зачахла и сгорела в пламени войны.

«Видишь, Гил, ты ошибался».

Он попрощался со школьным учителем, дурашливо подмигнул в сторону спальни и ушел так быстро, как позволяли приличия.

Сел в карету, молча забился в угол. Нетерпеливый возница ударом хлыста заставил лошадей двинуться с места. Они поехали по тихим улочкам, мимо городских границ и низких деревянных сторожевых башен, по широкой дороге вдоль предгорий, минуя горы и Виселичный Пролом, на запад, к лесам, Наомской равнине и морю за ней. Туда, где Трелейн ждал в мерцающем великолепии на берегу. Теперь, когда образ поселился в его разуме, даже отсюда он чувствовал сосущую тоску.

Рингил уставился на переменчивый пейзаж за окном.