Стальные клыки зверя - [4]

— Вот видишь, нас уже пятеро!

— А их сколько! А что Косого-то считать? А Люкшу… ох, он так ненавидит Чинарика. Тот ведь еще недавно шестерил на Люкшу, а сейчас объявил себя авторитетом… Многим бы хотелось дать по рогам Чинарику. Боятся только…

— А ты не боишься?

Цыган внимательно посмотрел Картавому в глаза:

— Ты-то, вижу, не боишься.

— Я что, я заговоренный.

— Ладно, пойду… — Цыган поднялся и направился к выходу.

Свой первый срок Картавый получил в восемнадцать лет. Много воды утекло с тех пор. Характер он имел задиристый, и имел много проблем. С раннего детства он дрался на улице, район был неблагополучный — приходилось защищать себя, да иногда побить хотелось кого нибудь: душу отвести. Однажды в камере он нарвался, его избил зэк, он даже мог подумать, что такой может справиться с ним. Хотя тот и был крупнее его. В их камере сидел странный зек. Звали его Рэм, а кликали Полковником. Тот после драки заметил:

— Когда дело имеешь с более сильными, надо иметь в запасе несколько нестандартных приемов.

— А что я мог бы сделать с этим?

— Помнишь, он пер вперед растопырив пальцы. Надо было ухватить его за палец и заломить его кверху, тогда бы он присел, а затем бить его коленом в челюсть. Удар получается сильным. Дух выбивает напрочь. Несколько раз пробовал — результат отличный.

Заключенный боялись Рэма, хотя тот был на редкость спокойным и агрессивности не проявлял. Ему вешали шесть убийств. Картавый сдружился с ним. Когда он сообщил Рэму, что его боятся, тот улыбнулся:

— Знаю? Хочешь, чтоб и тебя боялись?

Картавый хотел.

— Вот возьми узенькую доску, перекинь ее с табурета на табурет, пройдешь хоть десять раз. Если эту же доску перекинуть с крыши на крышу высоких домов, шиш пройдешь. Упадешь тут же!

— Ну, страх перед высотой — это понятно!

— Страх — да, но не обязательно перед высотой. Страх он и есть страх. Страх, когда вышибает мозги, когда ноги слабеют, когда в руках пропадает сила. Я тебе много мог бы рассказать о страхе. Страх — великая вещь! Если ты научишься внушать страх… знаешь что такое внушение?

— Знаю.

— Интересно. Что знаешь?

— Значит, еду я как-то в переполненном автобусе, и сзади ко мне прижали приятную женщину, я проехал так с десяток остановок, балдел, возбуждался. А потом увидел: меня прижали не к женщине, а к мужику. Так стало противно.

Полковник хохотнул и внимательно посмотрел в лицо Картавого:

— Глаза-то у тебя какие? Прямо оторопь берет. Тебе бы научиться владеть взглядом!

Картавый учиться был не прочь. Полковник дал ему кусок зеркала и заставлял часами смотреть в свои собственные глаза — это занятие неожиданно оказалось интересным, то появлялись странные мысли, то он переставал узнавать себя…

Картавый вздохнул и обежал взглядом помещение барака.

Немногочисленные светильники скупо освещали грубо тесаные бревна стен и длинный ряд двухъярусных нар, на которых, то сидели по одному, то сбивались кучками заключенные. В бараке стоял плотный гул голосов, иногда этот гул раскалывался громким хохотом, а то вдруг умолкал, и в напряженной тишине звенели наполненные ненавистью голоса. Ближе к входной двери с десяток молодых зеков плотно окружили нары, на которых сидел полный парень в очках. Он о чем-то серьезно толковал, его слушали молча и внимательно.

О чем шла речь, Картавому было плохо слышно, да он и не прислушивался. Рядом с ними, спиной к разговору сидел Никодимыч, зек по фамилии Никодимов. Картавый не раз замечал: стоит только собраться вместе нескольким зекам, Никодимыч оказывался тут как тут. Он не пользовался уважением, но его явно тянуло к людям. Еще по нескольким нарам кучковались заключенные, но многие уже спали.

ГЛАВА 4

Рыжий, хотя и торопился, но, тем не менее, не забывал незаметно оглядываться, как наставлял его Егоров, — за ним могли следить. Свернув за угол, он перешел на другую сторону улицы, прошел мимо дома, а затем вернулся, внимательно вглядываясь в лица редких прохожих.

Дом Егорова с улицы впечатления не производил, но зато внутри! Высокие потолки, лепные украшения, на полу дубовый паркет, в гостиной камин из дикого камня, отделанный благородной бронзой. Егоров как-то говорил: в этом доме жил купчишка, тот купчишка-то, видно, был не из последних. Рыжий прошел вдоль штакетника и толкнул калитку. На полу большой и светлой веранды, как всегда стояла штанга, лежали несколько разборных гантелей. Егоров, ни ростом, ни шириной плеч не отличался, но однажды он тряхнул напарника, да так, что у него до сих пор при одном воспоминании об этом ломило в плечах. Рыжий открыл дверь, снял в прихожей ботинки и прошел в комнату.

— А! Проходи! — как всегда с насмешкой в голосе, пригласил Егоров.

Он сидел за столом, на столе шахматы, горел экран ноутбука, при виде напарника Егоров откинулся на спинку стула, тот прошел к дивану.

Рыжий был невысок, лицо худое, густо усыпанное веснушками. Голова имела странную форму, словно ее когда-то сжали с боков, и она так и осталась на всю жизнь. На его лице постоянно висела та полуулыбка, по которой легко отличить уголовника.

— Как у нас дела? — спросил Егоров. Ему страшно не хотелось, что бы напарник принялся переживать события у кафе.