Стальной лев революции. Восток - [4]

— Ты откедова сам-то будешь, солдатик? — Мужик прикурил и искренне улыбнулся щербатым ртом.

— Омский я. Андроном прозывают, — улыбнулся в ответ рыжий.

— А меня Федором называют. Домой двигаешь?

— Да где там, — Селиванов махнул рукой. — Кто ж пустит-то? Почитай пятый год пошел, как дома не был. Соскучился за своими, никакой мочи уже нет.

— Вон оно как, — мужик сочувственно покивал. — А служишь где?

— Под Пермью в ногу меня поранили. Сейчас при санитарном поезде служу. Санитаром. Сегодня приехали. Раненых только выгрузили.

Возчик понятливо покивал, а Селиванов показал в сторону вокзала.

— Чего тут у вас происходит-то? Народищу — толпа целая. Пленных каких-то привезли.

— Эх, темнота ты, рыжий. Генерал Лебедев распорядился привезти красных на потеху. На всех столбах объявления о том поклеены. Писано, что для поднятия боевого духа. Где это видано, чтобы людишек собирать и черт-те откудова на убой везти? Видно, господские дела совсем плохи, — сделал вывод Федор.

От неожиданности Селиванов поперхнулся дымом и удивленно посмотрел на мужика.

— Чего вылупился-то? — Рассмеялся тот. — Сам посуди. При порядке торговал бы я тут дровами?

Селиванов покачал головой. Мужик-то кругом прав. Федор оказался разговорчивым и поведал солдату все основные городские новости. Жаловался на то, что сыновей в солдаты забрили, хлеб отобрали, да еще и выпороли в последний раз, когда продразверстка приезжала. Селиванов внимательно слушал собеседника.

— Людей берут, хлеб берут, землю, поговаривают, тоже отберут, а потом заставят снова выкупать. Совсем жизни от этих господ не стало. Ничего у бар не выйдет. Ничего они не понимают, — пренебрежительно махнул рукой Федор.

— Не боишься говорить-то такое? — Солдат улыбнулся.

— А чего мне бояться-то? Отбоялися ужо. Да и табачок у тебя, служивый, дюже как хорош. Не может такого хорошего табака у плохого человека быть.

Мужик и солдат посмотрели друг на друга и искренне рассмеялись.

В это время со стороны вокзала послышался нарастающий гул. Люди вокруг начали подпрыгивать, в надежде увидеть происходящее.

— Кажись, повели, — Андрон привстал на цыпочки и вытянул шею, пытаясь что-нибудь разглядеть на другом конце площади.

— Полезли на воз, — предложил возчик. — Там виднее будет.

* * *

Казакам все же удалось кое-как построить пленных. Семьдесят восемь человек под конвоем пошли в сторону города. Вдоль дороги, по которой они тащились, цепью стояли солдаты, в основном бородатые сибирские стрелки. Конвоировали пленников конные казаки-уральцы, не скрывавшие своей лютой ненависти к обреченным. За цепью солдат волновалось черное людское море. Несколько минут пленные шли достаточно спокойно. До тех пор пока из толпы не вылетел первый камень. Он попал одному из матросов в голову и рассек бровь. Кровь брызнула во все стороны и мгновенно залила лицо балтийца. Это послужило сигналом. Народ завопил.

— Бей комуняк!

— Нехристи! Будьте вы прокляты!

— Ироды, ненавижу!

— Судить их!

— Так повесить, сволочь краснопузую!

В конвоируемых полетели камни, мусор, ледышки. Первые ряды бесновались и напирали на цепи солдат. Те пока сдерживали напор. Красноармейцы, как могли, закрывались от своих истязателей. Залитого кровью матроса, потерявшего сознание, тащили на руках. Спасало только то, что была зима, а раздеть их конвоиры не догадались. Поэтому в основном прикрывали голову. Так продолжалось до тех пор, пока какой-то экзальтированный студент, с криком: «Ненавижу!» — не разрядил свой револьвер в пленных. Убил он двоих. В ответ матросы, находившиеся ближе всех к убийце, с диким ревом бросились в толпу.

Казаки отреагировали мгновенно. В ход пошли плети. Старый матрос, которому плеткой глубоко рассекли лицо, упал первым. Казак, который направил свою лошадь грудью на еще одного балтийца, не стал сворачивать. Копыта прошлись по груди лежащего, и изо рта братишки фонтаном ударила кровь.

В это время с другой стороны толпа прорвала цепь солдат и набросилась на несчастных. Пленных начали истязать. Плевали в лица, били, разрывали на части. Нескольких красноармейцев утащило из строя так, как будто они попали в отлив и их унесло в открытое море. Несчастных с уханьем забили до смерти.

Горшков, которого ударили туляком шашки по затылку, упал на живот и подняться уже не смог. На него навалились сразу двое пленников. Один не двигался, видимо, уже мертвый, второй же хрипел, сипел и дергался. Внезапно он затих, и Андрей услышал, как что-то забулькало. Потом он почувствовал, как за шиворот потекло что-то теплое. Это из горла убитого пошла толчками кровь.

Внезапно раздались выстрелы. Конвоиры начали наводить порядок и оттеснять от пленников массу людей. Пресечь безобразие удалось нескоро.

Наконец с Андрея Горшкова сняли убитых товарищей и подняли на ноги. Он огляделся вокруг.

Солдаты и казаки сумели-таки оттеснить бесновавшихся горожан и очистить достаточно большую площадку, на которую они и согнали оставшихся в живых пленников. Из семидесяти восьми человек в живых осталась едва половина. Из матросов уцелели только двое, но теперь и казаки, и солдаты сторонились их. Братишки стояли с гордо поднятыми головами и нагло сплевывали сгустки крови под ноги казачьих лошадей. Горшков присмотрелся и понял в чем дело. Страшно избитым балтийцам было чем гордиться. Их товарищи смогли дотянуться до казачьего вахмистра, убившего их старшего. Стащили его с коня и задушили.