Стальная Крыса. Рождение - [48]

И тут я рухнул головой в кусты от внезапно пронзившей меня боли. Боли, лишившей меня зрения, слуха и всех прочих чувств.

Потом она прекратилась, и я утер слезы. Болевое кольцо — и как я мог позабыть о нем? Тарс Тукас пришел в себя и нажал на кнопочку. Что это он тогда говорил? Если подержать подольше, то нервы совсем портятся и не остается ничего, кроме как подохнуть? Я схватился за ботинок, чтобы достать отмычку, и тут боль накатила снова.

После того как она опять прекратилась, я уже был слаб настолько, что едва мог шевелить пальцами. Пока возился с отмычкой, понял, что должен благодарить судьбу за то, что ребята оказались садистами. Им бы взять и не отпускать кнопочку — и я давно был бы уже мертвецом. Но кто-то из них, наверняка сам капо Доччи, хотел заставить меня пострадать напоследок, давая заодно понять, что выхода у меня нет и не предвидится. Отмычка была уже у меня в замке, и тут боль снова свалила меня.

Когда она прекратилась, я лежал на боку, не в силах двигаться, отмычка выпала из пальцев.

Но надо двигаться. Еще одна такая волна, и со мной будет покончено. Пальцы, дрожа, зашевелились. Отмычка медленно ползла к крошечному отверстию в замке, залезла внутрь, легонько повернулась...

Прошло много времени, прежде чем кровавый туман в моих глазах рассеялся. Боль в теле понемногу стихала. Я лежал и чувствовал, что уже больше никогда не встану. Когда ко мне вернулось зрение, сначала пришлось стряхнуть с ресниц слезы и лишь затем увидеть самое прекрасное на свете зрелище...

Открытое болевое колечко валялось среди прелой листвы.

Только уверенность моих хозяев в том, что деться мне некуда, спасла мне жизнь. Преследователи не торопились — было слышно, как они переговариваются, направляясь в мою сторону.

— ...где-то здесь. На черта он им сдался?

— Терять хороший клинок и ружье? Никак нельзя. Да и капо Доччи хочет повесить его во дворе, пока не завоняет. Никогда в жизни не видел, чтобы он так бесновался.

Жизнь медленно возвращалась в мое парализованное тело. Я свернул со звериной тропки, по которой полз, и укрылся в низком кустарнике, попытавшись расправить за собой траву.

— Смотри, — доносились голоса. — Здесь он выбрался на берег. Пополз по этой тропинке.

Тяжелые шаги приближались, приблизились и миновали меня. Я вцепился в оружие и делал единственное, что мог, — ждал, когда ко мне вернутся силы.

Надо признать, это был довольно сложный момент моей жизни. Совершенно один, дрожащий от боли, изможденный, преследуемый людьми, которые жаждут моей смерти, мучимый жаждой... Ничего себе списочек. Единственное, чего не хватало, так это дождя.

И тут начался дождь...

Вообще мне кажется, что слишком сильные эмоции что-то пережигают в человеке. Если любил слишком сильно, то больше любить не сможешь. Ну, тут у меня, надо сказать, личного опыта не было, зато что касается затруднительных ситуаций в жизни — дело другое. И теперь я прямо-таки расхохотался. И тут же зажал себе рот. Нет, господа, нельзя так поступать со злобными стальными крысами! Нельзя, они могут заржаветь!

Подавив стон, я попытался пошевелить ногами. Боль еще не прошла, но ярость заглушила ее. Подхватив ружьишко, упираясь мечом в землю, я попытался встать. Выдернул меч и стоял, покачиваясь. Но и не падал. Наконец смог поплестись вперед, шаг за шагом удаляясь от преследователей.

Лес оказался довольно большим, и какое-то время я петлял по диким тропкам. Преследователи, похоже, побрели в другую сторону и остались далеко позади. Потом лес начал редеть и кончился. Дойдя до опушки, я прислонился к дереву, чтобы перевести дух, и стал разглядывать лежавшее передо мной возделанное поле. Ну что же, пришло время возвращаться к людям. Где плуг, там и пахарь. Найти его будет не трудно. Когда силы немного восстановились, я пошел вдоль края поля, готовый скрыться в лесу при первой же опасности. Но, на мое счастье, я увидел крестьянскую хижину. Домишко был низким, крытым соломой, без окон — по крайней мере, их не было с моей стороны. Из трубы поднималась тоненькая струйка дыма. Но в таком теплом климате топить необходимости нет. Значит — там готовят пищу.

При одной только мысли о еде мой желудок принялся бурчать. Я, в общем, его понимал. Еда и питье были необходимы. А где их искать, кроме этой уединенной фермы? Вопрос звучал как ответ. Ковыляя по бороздам, я потащился к дому. Ни души вокруг. Но сквозь приоткрытую дверь доносились голоса и смех — и запах еды. И я вошел в дом.

— Привет, люди. У вас гости!

Их было с полдюжины — сгрудившихся вокруг добела выскобленного деревянного стола. Старые и молодые, худые и толстые. Но с одинаковым выражением на лицах: от удивления у всех отвисли челюсти. Даже дитя прекратило реветь и уставилось на меня. Старший, седой старик, поспешно вскочил с места.

— Добро пожаловать, ваша честь, добро пожаловать.

Склонив голову, он дернул себя за чуб. Видимо, выражая мне признательность за визит.

— Чем можем вам служить, досточтимый?

— Если бы у вас нашлось для меня немного еды...

— Входите! Располагайтесь как дома! Наша трапеза скудна, но мы с радостью разделим ее с вами! Садитесь здесь!