Стальная эскадрилья - [42]

Вот уже до леса не больше сотни метров. Кажется, наше положение становится не таким уж безвыходным, тем более что враг не осмеливается открыто атаковать, предпочитает обстреливать нас из-за укрытий.

И тут я почувствовал удар в плечо и обжигающую боль. Левая рука как-то сразу потеряла силу. «Кажется, отвоевался», — пронеслась в голове мысль. В это время неподалеку падает сраженный вражеской пулей Шатилов. Ткачев остается один. Громко кричу, чтобы быстро отходил, и открываю огонь. Короткая очередь и… патроны кончились, оба диска расстреляны. Но у меня есть еще маузер, пистолет ТТ и две гранаты.

Оглядываюсь на Ткачева и вижу, как он поднимается во весь рост и, волоча винтовку за собой, медленно идет к лесу. Не дойдя нескольких метров до спасительной чащи, он оборачивается ко мне, кричит: «Прощайте!» — и падает, сраженный вражеской пулей. Мы остаемся вдвоем с Ереминым и, прикрывая друг друга редким огнем, продолжаем ползком отходить — подняться уже пет сил.

Два часа ведем мы неравный бой. Близятся сумерки, но как медленно сгущается темнота, как трудно дается каждый метр! Чувствую, что Еремин тоже выдохся, почти совсем перестал передвигаться. Но что он делает? Поднялся во весь рост и, шатаясь, побрел к лесу. Со стороны села застрочили пулеметы и автоматы. Мой боевой товарищ выронил винтовку и навзничь упал. Откуда только взялись силы — бросаюсь к нему, но боец уже мертв — пуля пробила голову. Теперь я остался один.

Беру винтовку Еремина и почти пустой патронташ. Враги прекратили стрельбу, — видно, рассчитывают взять меня живым.

Пытаюсь перезарядить взятую у Еремина винтовку, но се затвор и магазин забиты снегом. Только напрасно потерял драгоценные секунды. Значит, вся надежда на маузер, пистолет и гранаты.

А гитлеровцы уже поняли, что один я большого урона им не нанесу. Вижу, стали выползать из укрытий и обходить меня с разных сторон.

Кончились патроны в маузере. Отбрасываю его в сторону, достаю пистолет. Всего две обоймы — шестнадцать выстрелов. А фашистов и полицаев — около тридцати, у каждого автомат или винтовка. Да еще два ручных пулемета. Пожалуй, я впервые так близко ощутил дыхание смерти. И никогда раньше не испытывал такой жажды жизни, такой решимости драться до последней возможности.

Вставляю запалы в гранаты и жду, что будет дальше. Враг не торопится, зря рисковать не собирается. Каратели расположились вокруг меня полукольцом метрах в ста. Огня не ведут, чего-то выжидают. Я тоже не стреляю: далеко, а патроны надо беречь. Так проходит несколько минут.

Не знаю, какая сила оторвала меня от земли, быть может, та самая, что подняла перед этим Ткачева и Еремина. Но я встал и, шатаясь, как и они, пошел к лесу. Сейчас не помню, почему это сделал, а тогда, наверное, знал. Добрел до крайнего, одиноко стоявшего дерева, прислонился к нему спиной, но не устоял — упал в снег.

До лесной чащи оставались считанные шаги. Мне бы только немного отдохнуть, и я преодолею этот короткий, но адски тяжелый путь. Видимо, это понял и враг. Загремели выстрелы. На голову посыпались куски коры, ветки, снежная пыль. Переползаю за толстый ствол дерева и, слушая, как со скрежетом впиваются в его промерзлую древесину пули, сознаю теперь, что не все потеряно.

А через несколько секунд отхожу в лес, и вот уже над головой — густые шапки елей. Здесь совсем темно и тихо. Можно не торопясь брести вперед, шаг за шагом уходя к свободе, к жизни…

Через двое суток я снова был в отряде, среди своих.

С болью в сердце рассказал о гибели друзей, о всех подробностях неравного боя. Одно оставалось непонятным: как пронюхали каратели о нашем приходе в деревню. Позже, с помощью жителей этого села, настоящих советских патриотов, удалось установить истину. В то время как крестьяне собирались послушать вести из Москвы, нашелся предатель, который послал малолетнего сына верхом на коне с запиской к своему брату в соседнюю деревню. Последний сообщил немцам о численности нашей группы и ее вооружении, указал, где мы устроили собрание. Остальное уже известно читателю. Именем Родины предатели были приговорены к расстрелу. Этот приговор мы вскоре привели в исполнение.

Жаркие, неравные бои одного за другим вырывали из наших рядов опытных и бесстрашных воинов. В ночной стычке с противником погиб старший лейтенант Подгорный. Теперь мне — летчику — было суждено стать командиром и комиссаром отряда.

Через некоторое время нам стало известно, что в лесах южнее Нелидово действует партизанский отряд, возглавляемый секретарем райкома партии Коровиным. Было решено разыскать его. После встречи мы с Коровиным отправились на их базу. Многое здесь мне сразу понравилось, и прежде всего хорошо подготовленные командные кадры. Удачным, с точки зрения маскировки, было расположение базы, хорошо поставлена дозорная служба. Однако при отряде было большое количество женщин, стариков и детей. Это сужало его боевые возможности, лишало его мобильности. Из трехсот человек лишь четверть составляли активные штыки. Отряд находился в стадии формирования. Он организовывался на основании решения партии и правительства. И это радовало. В его составе были все местные партийные и советские руководители.