Сталинские соколы - [26]

Новое место – аэродром Грислинен в Восточной Пруссии. Здесь формируется и проходит обучение моя новая группа, состоящая как из зеленых новичков, так и из довольно опытных пилотов Юнкерсов-88. Командир нашей группы в звании хауптмана. Чувствуется нехватка личного состава, прибывшие – это уже не те зрелые мужчины, коими комплектовались бомбардировочные части в сороковом или сорок первом году, каким был я, когда впервые попал на фронт. Третью группу переучивают на Хейнкели, не потому, что мой старый бомбардировщик лучше, а потому, что он приспособлен к перевозке тяжелых бомб на внешней подвеске, а нас готовят именно к таким операциям. Поговаривают, что с помощью специальной бомбы можно разрушить плотины на электростанциях русских. Выбор моей кандидатуры, выходит, не был случайным, ведь большую часть войны, сорок три вылета из семидесяти шести, я выполнил с двумя тоннами бомб, подвешенных к животу. Теперь я исполняю роль звеньевого инструктора, переучивающего пилотов на новый тип. Правда, пока на всю группу поступило только четыре Хейнкеля. Нас полностью обещают укомплектовать в мае.

Я думал закончить войну инструктором, но начальство считает, что, пока мы ждем новое вооружение и переучиваем экипажи, командир звена не должен терять боевых навыков. Я вновь временно на фронте. Сегодня состоялся мой настоящий экзамен. Я вел несколько звеньев смешанной эскадрильи в ночную атаку на аэродром. Ночь выдалась темной как никогда. Тьма за бортом и курс на восток. Задачей моего самолета было первым выйти на аэродром и ударом обозначить цели для остальной группы. В этом была и удача, и роковая ошибка. Первая половина полета была спокойной и обыденной. Самолет прорезал полуночную мглу, штурман и я сверяли данные навигационных приборов с проложенным курсом. Но когда вышли на цель всего на высоте три тысячи метров, начался настоящий ад. Возможно, что противник обнаружил нас радарами еще на подходе. Огонь прожекторов и зениток взорвал ночь, делая наши шансы ничтожными. Такого сильного огня с земли я не помню ни в одной операции. Мы блестяще выполнили свою задачу, попав прямо в центр летного поля, и могли уходить заранее проложенным курсом. Но экипажи, вышедшие на цели через пару минут, были обнаружены и попали под шквальный огонь. Вдобавок с других аэродромов вдогонку и наперерез взлетело несколько ночных истребителей. Уходя из-под огня, наш Хейнкель получил повреждение правого двигателя. Вначале обороты, давление и температура были в норме, так продолжалось несколько десятков минут. Самолет, как живой, знал, что должен спасти экипаж и тянул к линии фронта. Уже пересекая эту невидимую, роковую для многих солдат черту, правый Юмо внезапно замолчал. Никакие попытки оживить его запуском, переключением магнето и прочими ухищрениям не могли заставить двигатель вновь работать. Мотор отказал полностью.

Увеличив обороты левого двигателя и зафлюгировав винт неисправного, я отриммеровал самолет и, выдерживая направление ногами, попытался лететь без потери высоты. Мы были налегке, а в инструкции самолета указано, что он может лететь без снижения с полетным весом до десяти тонн. К сожалению написанное не всегда совпадает с реальностью. Скорость медленно падала, и я оказался перед выбором. держать скорость менее двухсот километров в час, что грозило срывом покалеченного самолета с последующим зарыванием носом, или идти с небольшим снижением, хотя высота и так уже была меньше трех тысяч метров. Я выбрал контролируемое снижение со скоростью один метр в секунду – э то помогло. Такое плавное снижение давало нам минут сорок полета, а значит, шанс был, тем более что постепенная выработка топлива уменьшала наш вес, а значит, оставляла возможность в случае критической высоты выйти в горизонт. Это был самый долгий полет за карьеру. Экипаж вел себя молодцом, в отличие от моих старых приятелей, обычно немногословных в критические минуты, моя новая семья старалась подбадривать друг друга шутками, целиком положившись на мою квалификацию. Штурман также сработал «на отлично». Мы смогли выйти на аэродром и посадить самолет против старта, так как высоты на маневрирование даже с креном пятнадцать градусов уже не оставалось. После нескольких часов изнурительного полета мы, наконец, смогли выбраться на землю и ждать возвращения остальных. Ночь выдалась не слишком холодной, но меня, избалованного теплом Италии и юга Франции, колотил озноб, и я ушел в штаб эскадрильи. Теперь я полноценный фюрер звена, и рассказываю вам это во всех подробностях не для того, что бы напугать, а чтобы внушить уверенность, что ваш муж и отец найдет выход из любой ситуации, так что не волнуйтесь за меня. К сожалению, мы потеряли пять самолетов и три экипажа, скорее всего, попавших в плен. Несколько человек были ранены. Группа заявила о двух сбитых ночных истребителях.

Спасибо, что часто пишете, благо почта работает хорошо, ведь нас разделяют всего шесть сотен километров. Иногда хочется сесть в Хейнкель и взять курс на Лейпциг, приземлившись на поле возле старой рощи, бежать домой, но сделать этого не дает мне армейская дисциплина. Продолжаю переучивать свое звено на Хе-111, летая в качестве ведущего.