Сталинская культура: скромное обаяние антисемитизма - [13]

Как указывает сам Костырченко, в СССР «возникла тупиковая и парадоксальная ситуация: если при царе евреи могли избегнуть гонений, перейдя в христианство или эмигрируя из страны, то при Сталине они лишились даже этих возможностей. Получалось, что множеству евреев, искренне уверовавших в официальную пропаганду объективной «прогрессивности» ассимиляции и в результате обрусевших, режим отказывал в как бы заслуженном и представлявшемся простой формальностью праве — слиться с тем народом, с языком и культурой которого они полностью сроднились», запретив «произвольно изменять в официальных документах свою национальную принадлежность, пусть даже с нею их связывает только фамилия и отдаленное прошлое», из чего следовало, что «этническая принадлежность стала для сталинского режима социальным маркером, который использовался в том числе и для скрытой дискриминации по национальному признаку» (с. 218—219). Налицо — сугубо этнический, а точнее, расистский подход к проблеме, схожий с нацистским. Иногда эта трайбалистская логика «коллективного наказания» проступала совершенно открыто. Костырченко приводит случай, когда на одном из собраний в ходе антикосмополитической кампании в редакции «Красного флота» начальник отдела партийной жизни капитан 1–го ранга Пащенко прямо заявил: «Так же, как весь немецкий народ несет ответственность за гитлеровскую агрессию, так и весь еврейский народ должен нести ответственность за действия буржуазных космополитов» (с. 224).

Рассматриваемый сюжет в силу того, что был табуирован на протяжении десятилетий, оброс невероятным количеством мифов, одни из которых родились снизу, другие внедрялись сверху тогда же, во время и после войны. Костырченко детально рассматривает их, доказывая их несостоятельность. Так, он однозначно утверждает, что «рассуждения о намерении Сталинa предпринять в годы войны специальные акции по спасению советских евреев можно однозначно квалифицировать как политическое мифотворчество» (с. 76), он показывает, что широко распространявшийся немцами и советскими властями слух о том, что «евреи не воюют», «так глубоко угнездился в обыденном сознании, что превратился в устойчивый, доживший до нашего времени миф». Между тем, «в годы войны в рядах Красной армии сражались 434 тыс. евреев, что было пропорционально их общей численности и соответствовало среднему национальному показателю по стране. За ратные подвиги 160 772 еврея были награждены боевыми орденами и медалями, в том числе 120 чел. были удостоены высшей степени отличия — звания Героя Советского Союза» (с. 95—96). В расчете на 100 000 населения по числу награжденных евреи занимали второе место после русских. И это несмотря на то, что Сталин называл евреев «плохими солдатами», а Щербаков, который находился во главе советской идеологической машины в годы войны, требовал «ограничить» представление евреев к наградам.

Особое внимание уделяет Костырченко двум самым живучим легендам (им посвящены две специальные работы, вошедшие в книгу в качестве приложений, — “«Еврейский Крым»: спекуляция или мираж» и «Депортация — мистификация») — о еврейской претензии на Крым и о предполагаемой в связи с «делом врачей» депортации евреев в Сибирь.

Первая сводится к тому, что идея эта была на самом деле провокацией Сталина и МГБ, чтобы обосновать гонения на ЕАК. Отметая наиболее анекдотичные и скандальные версии этой истории, Костырченко доказывает, что идея «еврейского Крыма» была рождена не Сталиным и не МГБ, но ЕАК по подсказке «Джойнта». Следует заметить, однако, что все доказательства здесь, как сказали бы юристы, косвенные. Да иначе и быть не может: из того, что существует множество версий этой истории, вовсе не следует, что она была чистым вымыслом. Допустим, что «Джойнт» предложил наивному Михоэлсу эту идею, но где гарантия, что кто‑то не дал «Джойнту» понять, что подобная просьба может встретить сочувствие у Сталина? В теневом мире спецслужб никогда нельзя делать однозначных выводов о том, что было двойной (а часто и многоходовой) провокацией… Здесь нет бумаг и архивов. Историк бессилен в этом театре теней. Остается полагаться только на здравый смысл.

Костырченко понимает, что «отсутствие документов о каком‑либо событии не всегда означает, что таковое вообще не происходило» (с. 358). Однако его аргументы против «старой безосновательной легенды» о том, что Сталин готовил в 1953 г. массовую депортацию евреев, основаны именно на отсутствии таковых: нет документов — нет проблемы. Если бы это был единственный аргумент, в холодящей душу истории можно было бы поставить точку: одни считают, что стакан наполовину полный, другие — что наполовину пустой. Но дело не в самой этой истории (не важно в данном случае, правдивой или вымышленной!), а в том, что Костырченко утверждает, что массовых антиеврейских репрессий быть не могло, исходя из некой логики, которая не соответствует нарисованной им же картине.

Костырченко утверждает: «Официальному антисемитизму в СССР была присуща латентная, «исподтишковая» тактика… Негласность и дозированность сталинского антисемитизма исключали возможность осуществления массовых репрессивных антиеврейских акций» (с. 292). Эта мысль проходит через всю его книгу. Между тем, вся рассказанная в ней история есть история радикализации сталинской юдофобии, история о том, как она ширилась, захватывая все новые и новые сферы социальной и культурной жизни, как усиливалась (а если и отступала, то для того лишь, чтобы усилиться еще больше). «Исподтишковая» тактика бывает разной. Так, в 1936 г. никто и представить себе не мог, что подспудная антисемитская риторика, сопровождавшая репрессии против старой ленинской гвардии, среди которой было немало евреев, в 1939 г. превратится практически в легитимацию еврейских кадровых чисток в партаппарате. Но вряд ли ктото мог предположить в 1939 г., что спустя три года, в самый разгар войны, начнется борьба за «чистоту русского искусства», когда евреи будут изгоняться из сферы культуры. Кто мог предположить в 1945 г., что аппаратная чистка обернется спустя несколько лет убийством Михоэлса, арестом всех деятелей еврейской культуры, а затем откровенно антисемитской публичной травлей «космополитов»? Но и тогда, в разгар этих публичных гонений, никто не предполагал, что они примут полицейский характер, кульминируются в расстреле руководителей ЕАК, «деле врачей» и погромной кампании в печати. А ведь между этими событиями не такой уж большой промежуток времени.