Сталин. Каким я его знал - [56]

Возвращаюсь к ленинградской блокаде. Тут он требовал смелости и самопожертвования от всех: настаивал на том, что Ленинград надо отстоять любой ценой. А цена оказалась ужасающей. Только от голода погибли сотни тысяч (в основном в первую зиму). Может быть, меньше миллиона (американский писатель и журналист Гаррисон Солсбери, которого я хорошо знал, вычисляет количество жертв близко к 1 млн). Но, скорее всего, больше, чем по официальным данным – 641 тыс. человек. С такой точностью сосчитать вообще невозможно. Цифра, которую вычисляет Д. В. Павлов в своей книге, чуть больше. Он честно считает, да разве учтешь всех, разве всегда отличишь смерть от голода или от болезни, замерзания и т. д. Конечно, морально падение Ленинграда было бы большим ударом, и наоборот, его героическая оборона была вдохновляющим примером для всех. Так или иначе, все мы в Москве знали, что основная фигура в Ленинграде Кузнецов, а не Жданов. Ценили также и то, что он не выпячивался, в отличие от Вознесенского, не был амбициозен, всегда подчеркивал роль Жданова. Видимо, они искренне хорошо относились друг к другу, любили друг друга, как настоящие друзья.

Однако, как и с Вознесенским, Сталин сделал ошибку, слишком быстро подняв Кузнецова над другими секретарями ЦК. Не думаю, что он хотел с самого начала сознательно подставить ему ножку, но получилось именно так. С 1946 г. Кузнецов стал секретарем ЦК ВКП(б) по кадрам. А вскоре Сталин ему поручил и контроль над работой МГБ, над Абакумовым. Кузнецов для Кремля был наивным человеком: он не понимал значения интриг в Политбюро и Секретариате ЦК – ведь кадры были раньше в руках у Маленкова. А МГБ традиционно контролировал Берия в качестве зампреда Совмина и члена Политбюро. Видно, Сталин сделал тогда выбор в пользу Жданова, как второго лица в партии, и Маленков упал в его глазах. А к Берия начинал проявлять то же отношение, что и к Ягоде и Ежову: слишком «много знал», слишком крепко держал «безопасность» в своих руках. Все же Кузнецову следовало отказаться от таких больших полномочий, как-то схитрить, уклониться. Но Жданов для него был главный советчик. Жданов же, наоборот, скорее всего, рекомендовал Сталину такое назначение, чтобы изолировать вообще Маленкова и Берия от важнейших вопросов. Конечно, у Кузнецова сразу появились враги: Маленков, Берия, Абакумов. Пока был жив Жданов, они выжидали. Да и ничего не могли поделать.

* * *

Сам Кузнецов был обаятельным человеком, веселым, искренним. Но сказывалось отсутствие опыта в интригах. Например, он прислушался к авиаконструктору Яковлеву, который очень ревниво относился к успехам своих коллег-конкурентов. В это время «Миги» как раз стали опережать «Яки» по многим летным данным. Каким-то образом Яковлев добрался до Кузнецова с наветами на моего брата Артема Микояна – вроде он использовал мою помощь для «проталкивания» своих истребителей. Это было неправдой и не могло быть правдой: я никогда не оказывал брату никакой протекции, да он бы не принял ее ни в коем случае. Кроме того, Сталин лично следил за новой авиационной техникой, устраивал совещания с командованием ВВС и с конструкторами. Я никогда в этих совещаниях практически не участвовал, если только вопрос не обсуждался в узком составе Политбюро. Конечно, все мы были в курсе о скорости, дальности, маневренности, вооружении новых самолетов. Но никогда ни с кем в правительстве, особенно с Маленковым, который курировал авиационную промышленность, я слова не сказал об истребителях МиГ. Более того, новости об успехах или трудностях Артема я узнавал от него самого, когда он по воскресеньям обычно приезжал ко мне на дачу. И этой информацией ограничивался, иногда давал ему советы, как себя вести со Сталиным. Сталин сам очень ценил Артема Ивановича. Однажды пригласил из гагринского санатория приехать к нему на дачу на Холодной речке, кажется. В ходе ужина, когда мой брат почувствовал недомогание – заболело сердце, – Сталин не только велел ему лежать, сам укрыл пледом и вызвал врача, но и заставил Артема Ивановича остаться на ночь.

Кузнецов же, по наивности и незнанию дела, принял яковлевское сообщение всерьез и стал что-то расследовать. Конечно, все эти наветы отпали сразу же, но мне это очень не понравилось.

Однако скоро мы с ним сблизились совсем по другой линии: мой сын Серго как-то летом 1947 г. привез к нам девушку, за которой уже несколько месяцев ухаживал и бывал в ее доме. Это была дочь Кузнецова Алла. Девушка обаятельная, красивая, жизнерадостная, с неисчезающей улыбкой и вечными шутками, которые очень нравились Ашхен и мне. Мы ее полюбили, как родную дочь. К другим невесткам Ашхен тоже относилась хорошо, но иногда критиковала их. Аллу же она никогда не критиковала, в ее присутствии всем нам было весело и приятно. Поэтому, когда Серго сказал о своем желании жениться на Алле, мы были только рады, хотя ему едва минуло 18 лет.

Кузнецову и его жене Зинаиде Дмитриевне Серго тоже понравился. Когда мы отдыхали в Сочи, Серго часто уезжал к Кузнецовым и оставался там на день-два. Я не возражал.

Кажется, это был уже 1948 год. Как-то Сталин позвал всех, кто отдыхал на Черном море в тех краях, к себе на дачу на озере Рица. Там при всех он объявил, что члены Политбюро стареют (хотя большинству было немногим больше 50 лет и все были значительно младше Сталина лет на 15–17, кроме Молотова, да и того отделяло от Сталина 11 лет). Показав на Кузнецова, Сталин сказал, что будущие руководители должны быть молодыми (ему было 42–43 года), и вообще, вот такой человек может когда-нибудь стать его преемником по руководству партией и ЦК. Это, конечно, было очень плохой услугой Кузнецову, имея в виду тех, кто втайне мог мечтать о такой роли.