Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР - [11]

Прозвучит парадоксально, но в этом смысле распад Советского Союза и его образование очень похожи друг на друга. Большевикам было наплевать на миллионы русских, оказавшихся за рубежом СССР, как через 70 лет Ельцину будет наплевать на миллионы русских, оказавшихся за пределами РФ. М. Назаров пишет: «До 1939 года в результате договоров, заключенных в годы гражданской войны, около 8 млн постоянного русского населения оказалось в составе других государств. Согласно переписям 1920-х годов, русскими записались в Польше 5 млн 250 тыс. (малороссийские и белорусские земли), в Румынии (Бессарабия) – 742 тыс., в Латвии (Латгалия и др.) – 231 тыс., в Эстонии – 91 тыс., в Литве – 55 тыс. человек»[56].

«Мы отдали Эстонии чисто русский кусочек, мы отдали Финляндии – Печенгу, где население этого упорно не хотело, мы не спрашивали Латгалию при передаче ее Латвии, мы отдали чисто белорусские местности Польше, – отмечал нарком иностранных дел РСФСР и СССР Г. Чичерин. – Это все связано с тем, что при нынешнем общем положении, при борьбе Советской Республики с капиталистическим окружением верховным принципом является самосохранение Советской республики как цитадели революции… Мы руководствуемся не национализмом, но интересами мировой революции»[57]. У Ленина читаем о том же: «Мы сделали ряд территориальных уступок… которые не вполне соответствовали строгому соблюдению принципа самоопределения наций… Мы делом доказали, что вопрос о границах для нас второстепенный»[58].

Эта «второстепенность» проявилась еще в обличье Брестского мира. Решение о нем было принято в большевистском ЦК семью голосами против четырех при четырех воздержавшихся. Сталин, конечно, значился в числе первых семи – до последних лет жизни Ленина он всегда брал его сторону. В чем они с Лениным разошлись, так это в вопросе о формировании единого государства. Ленин предлагал собственно Советский Союз в его известном виде, а Сталин – Российскую Федеративную Республику (РФР), в которую другие республики должны войти на правах автономий.

При сильном желании можно углядеть здесь стремление Сталина воссоздать Россию, но тогда непонятно, зачем он только что расколол ее словом и делом. Да и его последующая идеология (до 30-х годов) никак не опиралась на историческую Россию – напротив, отрицала ее.

Расхождение кажется принципиальным, но являлось ли оно таковым в практическом смысле? Оба проекта предусматривали трехуровневую систему ведомств (федеральные ведомства, филиалы федеральных ведомств на местах и республиканские ведомства). В практической национальной политике, которую затем проводил Сталин в СССР, уклона в русскую сторону не было, а значит, не было этого уклона и в его идее РФР. Очевидно, Сталин хотел максимальной централизации и, в частности, русского языка в делопроизводстве и школах республик, но ничто не помешало ему воплотить этот централизм в рамках Советского Союза. А вот что было бы с РФР в 1991 году – остается лишь гадать. Либо все было бы точно так же; либо за счет централизма удалось бы избежать распада вообще или хотя бы распада на условиях нацреспублик; либо, наоборот, вместе с Украиной, Казахстаном и прочими от страны отвалились бы Якутия, Татарстан и прочие, ведь все республики в РФР имели бы равные возможности. Вариантов масса.

Еще одно расхождение Ленина и Сталина касалось «грузинского дела» – статуса Грузии в СССР. На тот момент она наряду с Арменией и Азербайджаном входила в состав советской Закавказской Федерации, но грузинские коммунистические лидеры захотели влиться в СССР во главе отдельной грузинской республики. Предвижу здесь удивление читателя, который подумал о национальности Сталина и развил эту мысль.

Сталин грузинских лидеров не поддержал, обвинив их в «социал-национализме». За это Ленин подверг его идеологической порке: «Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела, пренебрежительно швыряется обвинением в «социал-национализме» (тогда как он сам является настоящим и истинным не только «социал-националом», но и грубым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности, потому что ничто так не задерживает развития и упроченности пролетарской классовой солидарности, как национальная несправедливость, и ни к чему так не чутки «обиженные» националы, как к чувству равенства и к нарушению этого равенства, хотя бы даже по небрежности, хотя бы даже в виде шутки, к нарушению этого равенства своими товарищами пролетариями». Ленин даже заявил, что обрусевшие инородцы зачастую становятся самыми яростными русскими шовинистами[59]. Но, поскольку в тот момент «вождь пролетариата» был сильно болен и не имел прежнего влияния, его точка зрения не возобладала – Грузия вошла в СССР в составе Закавказской Республики и находилась в ней до ее упразднения в 1936 году.

«Сталина не устраивала та настойчивость, с которой утверждалось, что абсолютно все разновидности местного [нацменовского] национализма можно объяснить реакцией на великодержавный [русский] шовинизм. Основываясь на опыте, приобретенном в Грузии, Сталин настаивал, что грузинскому национализму тоже присуще стремление к великодержавному угнетению и эксплуатации своих национальных меньшинств – осетинского и абхазского. А потому, выступая против великорусского шовинизма, Сталин всегда критиковал, пусть и менее опасный, местный национализм… Но, по-иному расставляя акценты, Сталин последовательно поддерживал [ленинский] принцип главной опасности [речь об «опасности великорусского шовинизма]», – пишет Т. Мартин