Сталин и писатели. Книга первая - [11]

Два года спустя «Шахтинское дело» получило продолжение и развитие.

3 сентября 1930 года — по специальному постановлению Политбюро — в газетах (в хронике) было опубликовано следующее сообщение:

ОГПУ арестованы: Кондратьев Николай Дмитриевич, Громан Владимир Густавович, Садырин Павел Александрович, Чаянов Александр Васильевич, Юровский Леонтий Наумович, Суханов (Гиммер) Николай Николаевич, Макаров Николай Павлович, Рамзин Николай Константинович, Базаров Владимир Александрович и другие как участники и руководители контрреволюционных организаций, поставивших целью свержение Советской власти и восстановление власти помещиков и капиталистов.

Арестованные признали свою руководящую роль в этих контрреволюционных организациях и свою связь с вредительскими организациями специалистов, в том числе и с шахтинцами.

Следствие продолжается.

(Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВА– Январь 1922 — декабрь 1936. Документы. М. 2003, стр. 252.)

На этот раз отмолчаться Горький уже не мог.

За минувшие два года отношения его со Сталиным вошли в новую, другую фазу. Во-первых, вопрос о возвращении его в СССР был уже им решен окончательно и бесповоротно. А во-вторых, — и это, пожалуй, главное, — Горький к этому времени уже твердо усвоил, что Сталин не «один из» членов «коллективного руководства», а — «Хозяин», «Ленин сегодня».

Было бы, однако, большим упрощением представить его позицию по отношению к новому раскрытому контрреволюционному заговору как не отвечающую его истинным представлениям о существе дела.

Сейчас уже доподлинно известно, что никакой «Пром-партии» никогда не существовало, что один из главных «заговорщиков» Н.К. Рамзин сотрудничал с ОГПУ задолго до начала процесса и помог следствию состряпать всю эту липу и получить «чистосердечные признания» от других обвиняемых, за что был потом щедро вознагражден «правительством и партией».

В сентябре 1930-го Горький знать этого, разумеется, не мог. Но понять, что от «дела Промпартии» густо несет липой, мог бы вполне. Ведь он читал не только фальшивые признания обвиняемых, подготовленные для него Ягодой, но и эмигрантскую прессу. (Я уже не говорю о том, что некоторых обвиняемых по этому делу он давно и хорошо знал лично.)

Кстати, читать об этом ему приходилось не только газетные комментарии, но и личные обращения к нему разных, тоже давно и хорошо ему знакомых людей.

Чуть ли не на другой день после появления в газетах сообщения об аресте «заговорщиков», 8 сентября 1930 года он получил из Праги такое письмо:

Уважаемый Алексей Максимович!

Двадцать или более людей высокой квалификации и совершенно безупречной честности в своих действиях, профессора Макаров, Чаянов, Кондратьев, Рамзин, Юровский, кооператор Садырин (член ВЦИКа), большевик Базаров, статистик Громов, Суханов и др. сидят сейчас в Сов. России в тюрьме и находятся перед величайшей опасностью… Я хорошо знаю, что положение в России дошло до высшей точки неблагополучия… Но кто же может поверить, что 20 или более людей — в большинстве своем кабинетных работников, — людей, все время работавших под руководством коммунистов и по их директивам, являются причиной этого тяжелого положения страны?

Остается, следовательно, предположение, что их хотят сделать ответственными или за их несогласие с новейшим направлением политики власти, или же за неудачи этой власти…

Теперь надо действовать, чтобы их спасти.

(Горький и его корреспонденты. М. ИМЛИ РАН, 2005, стр. 124—125.)

Автор этого письма — Екатерина Дмитриевна Кускова. Она была не чужим Горькому человеком, да и политическая ее биография была не проста. В юности была сослана за участие в народнических кружках, позже вступила в «Союз освобождения». На первом съезде кадетов (1905) была заочно избрана в состав ЦК, но от вступления в кадетскую партию отказалась. После Октябрьского переворота выступила против большевиков, но во время Гражданской войны была «нинисткой» («Ни Ленин, ни Колчак»). Была в числе первых из небольшевистского лагеря, кто пошел на сотрудничество с Советской властью, стала активнейшим членом «Помгола» («Всероссийского комитета помощи голодающим»). Тем не менее в 1922 году была выслана за границу (вместе с Бердяевым и другими пассажирами знаменитого «корабля философов»).

С Горьким она переписывалась еще с дореволюционных времен. В эмиграции их эпистолярное общение продолжалось.

Екатерина Дмитриевна была близкой приятельницей Екатерины Павловны Пешковой (первой жены Алексея Максимовича), симпатии и привязанности которой (к Ф.Э. Дзержинскому, например) для него много значили. Всякий раз, выезжая из СССР за границу, Екатерина Павловна неизменно оказывалась в Праге — с единственной целью встретиться там с Екатериной Дмитриевной.

В общем, у Е.Д. Кусковой были все основания рассчитывать, что Алексей Максимович на это ее письмо отзовется.

И он отозвался.

Но совсем не так, как она вправе была надеяться.

Он написал и 16 октября 1930 года опубликовал в «Известиях» статью «Об умниках», в которой среди множества разных других злобных выпадов в адрес оказавшихся в эмиграции российских интеллигентов был и такой: