Сталин и мошенники в науке - [24]

Глава 5. Претензии Сталина на ведущую роль в философии

"Сталин и возымел желание стать выше Ленина и как теоретик, как философ, для чего у него не было никаких данных и Нечего скрывать: Сталин ничего в философии не понимал. Я сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь проштудировал по-настоящему хоть одну книгу Гегеля или Канта. Но ему это и не нужно было, так как он мнил себя величайшим философоми Сталинский смерч смел с лица земли целое поколение научных работников — философов, историков, экономистов, правовиков, естественников и т. д.".

А. М. Деборин. Воспоминания (1).

Когда неожиданно по окончании деборинской конференции Центральный Комитет ВКП(б) выпустил в начале 1929 года специальное постановление "О мерах по улучшению научной работы в соответствии с решениями 2-ой конференции марксистско-ленинских научно-исследовательских учреждений" (2), это было из ряда вон выходящим событием. Казалось бы, какое дело руководству большевистской партии и, прежде всего, Сталину до этих узко-специальных диспутов, не имеющих никакого отношения к практике внутрисоюзной жизни, наполненной нешуточными событиями и в политике, и в промышленности, и в сельском хозяйстве в год "великого перелома"? Но странные вещи случались и раньше, когда, например, Ленин, не знакомый даже поверхностно с современной ему теоретической физикой, пронизанной заковыристыми математическими обоснованиями, вдруг срочно напечатал под псевдонимом Вл. Ильин наполненную необоснованно критическими и даже задиристыми суждениями книгу "Материализм и эмпириокритицизм" (3), в которой хулил Беркли, Юма и Маха и рассуждал о том, познаваем ли атом. Однако в тот момент он решил, что, пригвоздив сердитыми окриками своих непосредственных оппонентов из клана меньшевиков не по поводу их партийных взглядов, а относительно строения атома, "познаваемости электрона", структуры материи и прочих далеких от него вопросов, он что-то выиграет во внутриполитических распрях.

Вот и сейчас Сталину, занятому продвижению в жизнь планов по индустриализации и коллективизации, показалось выигрышным внедриться в споры философов и поднять на щит диалектиков во главе с Дебориным, чтобы опорочить от имени большевистского ЦК механистов-механицистов, за которых заступались Бухарин и вроде бы даже Троцкий. Далекие от практики теоретические диспуты вдруг приобрели первенствующее значение в политической жизни страны, что означало одно — Сталину не просто импонировали взгляды Деборина и деборинцев, за этим стояли вещи посерьезнее, и им надо было придать силу партийного закона.

Что же скрывалось за возникшим у Сталина личным интересом к сугубо частной философской дискуссии? Как уже было отмечено ранее, многим до 1929 года казалось, что у него не было никаких поползновений внедряться в философию, он вроде бы не выражал публично симптомов интереса к этой науке, но оказалось, что это не так. На сей раз он внимательно следил за дискуссией на конференции.

Скоро стало ясно, зачем он это делал. Хотя Троцкий и многие другие лидеры партии рассматривали Сталина как человека далекого по своему интеллектуальному уровню от совсем не простых философских дебатов, ему захотелось заявить о себе как об образованном философе, отлично понимающем глубинные процессы развития этой науки. Два главных его намерения были такими: во-первых, он хотел объединить вокруг себя философов, которые могли бы взвинтить кампанию с обвинениями механистов, поддержанных Бухариным, в анти-марксистских и анти-ленинских устремлениях, а, во-вторых, закрепить за собой лидирующую позицию главного философа-марксиста. Тем самым он попытался позиционировать себя как закономерно вошедшего в число ведущих специалистов науки в стране.

Выход в свет любого постановления ЦК партии и даже менее широковещательных начальственных указаний из ЦК приобретали силу закона в СССР. Именно так и было воспринято постановление ЦК о том, что отныне именно деборинские установки на роль диамата в познании законов живого мира правильны.

Этому постановлению предшествовало еще одно примечательное событие. В начале и в середине 1928 года Сталин попытался установить личные взаимоотношения с профессором Дебориным, становящимся самым авторитетным философом страны. Тайную пружину, толкавшую Сталина к особым отношениям с Абрамом Моисеевичем Деборином, разгадать не трудно. Ему было важно, чтобы именно лидер советской философии публично назвал его главным философом страны Советов. Голос Деборина был бы непременно услышан всеми специалистами и укрепил значимость имиджа Сталина в кругах интеллектуальной элиты.

О том, как Сталин обставил усилия по организации этого знакомства, Деборин сам поведал перед смертью (он скончался в 1963 году) в воспоминаниях, которые вдова академика смогла опубликовать лишь в феврале 2009 года. Вот как он описал события 1928 года:

"Однажды Орджоникидзе, встретив меня в Большом театре, затащил в ложу Сталина, чтобы нас познакомить. И. В. Сталин очень дружески меня принял и стал угощать вином и фруктами, а под конец завел разговор о моем внепартийном состоянии, прибавив, что все члены Политбюро за мое вступление в партию. Разумеется, я не заставил себя долго упрашивать, поблагодарил и немедленно дал свое согласие. Через несколько дней в "Правде" появилась заметка о моем вступлении в партию по специальному постановлению ЦК и без прохождения кандидатского стажа. После этого Сталин несколько раз приглашал меня к себе в ложу, когда он знал, что я в театре" (4).