Сталин и его подручные - [193]

Подчиненные Берия поняли, что он стоит на краю пропасти, и были готовы помочь Игнатьеву и Сталину свалить его. Когда бериевца мингрела Рапаву заменили кахетинцем генералом Николаем Рухадзе, этот новый шеф грузинской госбезопасности встретился со Сталиным в Сочи и получил инструкцию докладывать прямо вождю. Однако Рухадзе, как и Рюмин, скоро разочаровал Сталина: ничего более серьезного, чем утверждение, что Берия – еврей, он не смог придумать. Он даже не проследил родственных связей Берия с грузинскими эмигрантами в Париже. Но Сталин продолжал расшатывать авторитет Берия: 9 ноября 1951 г. на заседании политбюро было названо имя некоего Гегечкори – человека, интересующего американскую разведку; весной следующего года Кандид Чарквиани, которому Берия поручил грузинскую партию, был заменен кахетинцем Акакием Мгеладзе (36). Кроме Берия, у власти вне Грузии остался только один мингрел, Лаврентий Цанава, министр госбезопасности Белоруссии, убийца Михоэлса. Его убрали в июне 1952 г. Исчез единственный сторонник Берия в армии, генерал Сергей Штеменко, защищавший с Берия кавказские перевалы. Тысячи мингрелов были арестованы, их язык вторично запретили. До 1952 г. грузины, 2 % населения СССР, составляли всего 1 % населения ГУЛАГа. Мингрельское дело выправило это несоответствие (37).

У Берия были уже все поводы бояться, но Рухадзе, доносивший и на ставленников Сталина, провалился. Сталин нашел другого человека для грузинской госбезопасности и перевел Рухадзе в Москву, где «будет решен вопрос о его судьбе». Его арестовали и отдали Рюмину на пытки.

Хотя подхалимские манеры Берия явно раздражали Сталина, он оставался незаменимым: ни Рюмин, ни Рухадзе не были «умными, деятельными и сильными». Кроме Берия один лишь Андрей Вышинский удовлетворял требованиям Сталина по всем трем критериям. Вышинский был не менее упрямым и гораздо более красноречивым министром иностранных дел, чем Молотов. Сталину импонировал тот факт, что Вышинский своей репутацией режиссера показательных процессов 1930-х гг. внушал участникам международных конференций только отвращение. Люди из госбезопасности все еще обзывали Вышинского «меньшевиком», но боялись его, так как у него в кабинете, как и у Сталина, был телефон, по которому можно было подслушивать любой кремлевский разговор (38).

Но 16 октября 1952 г. даже Вышинский, должно быть, побледнел, слушая полуторачасовую бессвязную речь Сталина на заседании ЦК. С одной стороны, Сталин намекал на свою смерть («все перемрем») и просил освободить его от поста генерального секретаря. С другой стороны, одного за другим Сталин ругал своих приближенных тоном, который до сих пор всегда означал падение и арест. Проняло даже непотопляемого Микояна («от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича»), Сталин особенно осуждал Молотова:

«…находясь под “шатрезом”, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты… предложение товарища Молотова передать Крым евреям? Это – грубая ошибка.

[…] Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем принять решение политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной» (39).

В то время как Сталин в Москве пугал своих выдвиженцев, его марионетки в Будапеште, Праге, Бухаресте, Софии и Тиране с энтузиазмом выполняли его инструкции. Сталин особенно усердно производил чистки в Восточной Европе, потому что его МТБ не смогло убить Тито в Югославии. Сталин хвастался, что «стоит только пальцем махнуть, и Тито не будет». Вместо этого Тито со своим министром госбезопасности Ранковичем перехитрили Сталина, уничтожив не менее пяти команд убийц с Лубянки. (Сталин хранил у себя в кунцевском ящике записку от Тито, предупреждавшую, что, если Сталин вышлет шестую команду, югославы пришлют

в Кремль своего убийцу.) Венгры и албанцы сразу пристроились к сталинской линии в отношении к Югославии, а те восточноевропейские вожди, которые слишком дружески относились к ней, были заклеймены титоистами. Начали выносить смертные приговоры. Энвер Ходжа в Тиране под надзором офицера советского МГБ первый приговорил коллегу к смерти: в июне 1949 г. казнили Кочи Дзодзе – албанского Берия.

Владислав Гомулка, польский партийный лидер, проведший войну не в Москве, а в подполье, казался Сталину подозрительно мягким. Сталин приказал Беруту устранить Гомулку, но тот в декабре 1948 г. приехал к Сталину в Кунцево и так очаровал вождя, что сохранил себе и жизнь и свободу, несмотря на досье, которое собирали сорок советских эмгэбэшников.

Как и в Польше, среди болгарских коммунистов те, кто пришел к власти вместе с Красной армией, были на ножах с теми, кто вместе с партизанами боролся против немцев. В конце декабря 1948 г. Георгий Димитров, герой гитлеровского процесса о поджоге Рейхстага и злодей сталинского Коминтерна, получил разрешение ликвидировать тех видных болгарских коммунистов, которые воевали в партизанских отрядах в Болгарии, – одной из жертв был заместитель премьер-министра Трайчо Костов. Смертельно больной Димитров вернулся в Москву на лечение, а Лев Шварцман с командой палачей из Лубянки поехали в Болгарию, где пытали Костова и дюжину других видных болгарских коммунистов. По ходу следствия протоколы допросов на болгарском и русском доставлялись Сталину. Среди жертв были экономисты, получившие образование в Западной Европе, и сталинской ненавистью к спецам разит от всех его пометок: «История с Костовым поможет очиститься от этих агентов и вообще от враждебных элементов» (40). Абакумов изобразил Костова титовским агентом; Сергей Огольцов привез в Болгарию три полка войск МВД в гражданской одежде и составил обвинение, которое не потрудились перевести на болгарский язык. В декабре 1949 г. Костова повесили и тысячу видных болгар заточили.