Сталин. Детство и отрочество - [2]

Веря в солнце, как пристало

Детям солнечной страны,

Шли в бои, как сталь упорны,

Нашей родины сыны!

КРЕПОСТЬ ГОРИ

Стоит твердыня, грозная, седая,

Как ветеран, держащий древний стяг.

Здесь на скале ограда крепостная

Воздвигнута на крови и костях.

Седой оплот несломленной защиты,

Как некий остров, из пучин возрос;

Руины стен и вековые плиты

Взгромождены на сумрачный утес.

Была твердыня огненною торней,

Где с кровью хлеб спекался среди скал.

Здесь Амиран, мятежник непокорный,

Прикован был, но воли все алкал!

* * *

Картлийцев прародитель Уплос

С костями известь тут смешал,

А ныне ящерицы дремлют —

Где кровью обагрялся вал.

Здесь Искандер разбил ворота

И мир потряс, как ветви ив.

Рубили панцири монголы,

Холмы из черепов сложив.

Здесь Митридат с войсками римлян

Тягался, чтобы мертвым лечь.

Здесь на валу в руке араба

Сверкал калифа грозный меч.

Здесь кизилбаши и хазары

Летели на степных конях,

Топтали тяжко нашу землю,

Домчав до нас азийский прах.

Цветы не знали здесь цветенья,

А птицы — гнезд, в тоске крича;

Здесь камни обросли стрелами

И нивы стригла саранча.

Но кто б оставил поле боя,

Клинком врага не поразив,

Не обагрив своею кровью

Истоптанных несжатых нив!

И знамя Картли не склонялось,

Страну спасая от невзгод.

Здесь утвердил свою свободу

Непокорившийся народ.

* * *

Земля сокрыла у стены замшелой

Клинки и стяг страны неборимой.

Воителей немало здесь истлело,

Войска водивших Азии и Рима.

Гибка лоза, и гроздья рдеют, зрея,

И неумолчны рек вспененных вздохи.

Мертв Чингис-хан, и вечен сон Помпея.

Спит Александр. Не встанут диадохи!

ГОРИ — ПРЕДВОДИТЕЛЬ КАРТЛИ

О, город, где зыблются тени

Под зеленью шумных раин,

Колеблемых ветром весенним,

Слетевшим со снежных вершин!

Повисли балконы с резьбою,

Обвитые тонкой лозой;

Дома — с черепицей простою,

С щербатою, дряхлой стеной.

Над городом ломанной глыбой

Твердыня стоит у воды,

А дальше, на рынке — и рыба,

И в грузных корзинах — плоды.

Мужали в труде палаваны,

По праздникам игры вели,

И в Индию шли караваны,

Как к югу летят журавли.

* * *

Отсюда жемчуг шел в палаты Рима,

А в Азию — паласы и шелка.

На масляной кулак неутомимый

Сшибался грозно с мощью кулака.

Скрипит арба, сверкают фаэтоны,

Мацонщики теснятся, как всегда.

С утра у лавок не смолкает гомон,

А ввечеру в пыли бредут стада.

От века здесь щедры земные блага,

Здесь на плоту поет ущелий сын,

И дремлет город, освеженный влагой,

Одетый в тень трепещущих раин.

* * *

Но он не спит, вскипеть готовый, —

Котел над пышущим костром;

Он разорвет свои оковы,

Едва с нагорий грянет гром.

Как отзвук неуемной боли,

Сердца разящий вдовий крик:

— Зураб, тебе страдать доколе?!

— О, мать, все ближе смертный миг!

И словно груз неся столетий,

О сыновьях скорбит она:

Один — в хрустальном Базалети,

Другого погребла стена.

Ужели даль не прояснится,

Чтоб журавли могли лететь?

Пусть станет вновь крепка десница,

Чтоб строить, и писать, и петь!

Давно кирка лежит без дела,

Ржавеет в поле праздный плуг,

Забыт клинок, в пыли кольчуга,

Умолк чонгури нежный звук,

А древний край простерт в бессилье,

Пронзен копьем нещадных мук.

Ответа нет! С ярмом скрипучим

Звучит «Урмули» в лунный час,

И ночь неодолимый сумрак

На башни льет из черных глаз.

И тьмы не сдвинуть ураганам

Иль трубам, что к боям зовут.

Лишь базалетские свирели

Об уповании поют.

Вершин седые веретена

Мотают клочья дымных туч,

Тая грома и пряжу молний

Меж истомленных жаждой туч.

* * *

Издавна был опорой жизни

Картлийский крепкий земледел,

Но он забыл, с дороги согнан,

Как в люди выбиться хотел.

Он может дуб взвалить на плечи,

С нагорий сбросить валуны,

Но свергнуть не решится князя —

Душителя его страны.

Он слышит: «Мужичье — как свиньи!

Лентяй валяется в грязи.

Возьмешь за шиворот — заплачет,

А волю дашь — уже грозит!

Оборван весь, в лохмотьях жалких, —

Но спорить он готов с тобой,

А мы ведь с розовою кровью

И даже с кровью голубой!»

Его пинают беспощадно,

Бьют по зубам — кому не лень.

Под свист кнута несется ропот:

«Как тяжек, господи, мой день!»

* * *

Над пыльным верстаком склоненный,

Измучен люд палящим жаром,

И ветер с гор не льнет прохладой

К изнемогающим амкарам.

Проходят дни в труде всегдашнем,

Чтоб без забот гуляли баре;

В дому — ни лишней корки хлеба,

В деревне — ни зерна в амбаре.

Хоть тяжко, быть покорным надо,

Строгать и шить рукой усталой.

Ручьи должны вливаться в море,

Чтоб море вечно грохотало.

Когда ж рассвет раскроет двери?

Когда весна дохнет прохладой,

Чтобы спасти людей из пекла

Неугасаемого ада?!

* * *

Богатей прибрал умело,

Льстиво княжий нрав хваля,

И господские поместья,

И дворянские поля.

Он прижал к прилавку пузо,

Ястребиный косит глаз,

Очаги крушит и губит,

А спросить — спасает вас.

Златоуст — послушать только!

На прицел карман берет.

Пусть святым Христом клянется,

Пусть хоть братом назовет, —

Он петлю накинет ловко,

Присосется, как паук,

В паутину селянина

Завлекает, будто друг.

«День иной дороже года,

Год иной лишь дню подстать».

Хочет он, — мертвеет город,

Хочет, — оживёт опять.

Дань повсюду собирает,

Простодушие хваля,

Как пожар, он пожирает

Вместе с лозами поля.

* * *

Призрак ночи тает в поле,

Уступает свету мгла,

А с горийских колоколен

Уж звонят колокола.

И гремят, готовясь к строю,

У казарм ряды солдат,

И над древнею землею

На заре штыки блестят.