Стален - [56]

Кара стала самоотверженной нянькой и идеальной любовницей генерала, благодарной ему за то, что он спас ее и ее дочь Эвридику от нищеты. Она взяла на себя все заботы по хозяйству, хотя за верховенство в доме ей пришлось вступить в нешуточную войну с его обитателями.

За годы полузатворнической жизни вокруг генерала сложился узкий круг приближенных, которых он называл «челядью». Капитан Цвяга, сержант Кирза, ефрейтор Тройкин отвечали за безопасность генерала, порядок в доме, доставку провизии, следили за лошадьми и помогали хозяину в работах по саду, а баба Сватья занималась стряпней, выгонкой водки и поставками толстых красивых женщин.

Цвяга – маленький, с острым носиком и сжатыми в гузку губами, был образцом аккуратности – всегда в тщательно выглаженном френчике, в начищенных до блеска высоких сапогах на кривых тонких ножках. Он был почтителен с генералом и готов был в лепешку расшибиться, чтобы исполнить любое желание начальника, но стоило генералу впасть в очередной загул, стоило его разуму помутиться, как Цвяга превращался в наглого вора. Он крал у хозяина деньги, таскал его еду и насиловал его толстых красивых женщин, пока генерал бродил босиком по лесу с шашкой наголо.

Сержант Кирза, высокий веселый шофер, и маленький толстый ефрейтор Тройкин, способный дрыхнуть сутками в конюшне, в такие дни с утра до вечера резались в карты, обжирались, пили самогон и кувыркались с разбитными бабенками, которые служили на дачах поварихами, прачками и поломойками.

Кара пригрозила мужчинам отправкой на фронт – в ответ они попытались ее изнасиловать, но были жестоко избиты: бывшая балерина не расставалась с кастетом.

А вот совладать с бабой Сватьей оказалось труднее.

Эта рябая плосконосая женщина, состоявшая из огромной груди и огромной задницы, родила генералу сына. Умственно неполноценный косоглазый пятилетний ребенок со спутанными волосами целыми днями бродил по дому и саду в длинной грязной рубашке, грыз соленый огурец и кричал. Он никогда не умолкал. Ныл, нюнил, хныкал, скулил, выл, стонал, рюмил, ревел, хлюпал, заходился криком, орал – и так с утра до вечера, не выпуская изо рта обгрызенного огурца, справляя нужду где придется – в постели или гостиной, среди грядок с петрушкой или в бане. Затихал он только на коленях у матери, остальных и близко не подпускал – кусался, пускал в ход ноги и когти, плевался и визжал, заходясь яростью до пузырей и пены на губах, до посинения и обморока.

Генерал терпеливо сносил все выходки Амурчика – мать называла его Амуром Ивановичем – и не позволял никому даже словом обижать мальчика.

Однажды Кара обмокнула огурец в смесь меда и водки и дала Амурчику – ему понравилось. Он молча обсосал огурец и потребовал еще. Через час он уснул. И с той поры ходил за Карой хвостом, слушаясь ее беспрекословно. После этого баба Сватья смирилась с тем, что балерина – главная в доме.

Зимой генерал катал Фрину, Еву и пьяненького Амурчика в санях, летом учил девочек плавать в лесном озере, а потом все вместе отправлялись в автомобиле на железнодорожную станцию за мороженым и крем-содой. Счастливый Амурчик сидел между девочками на сложенной вчетверо простынке, пил ледяной лимонад из горлышка, икал, рыгал, мычал и мочился в штаны…

Иногда Ольга вскакивала среди ночи и подолгу стояла у окна, всматриваясь в темноту и с силой прижимая к груди ладонь, чтобы сердце не выдавало ее громким стуком. Зло было рядом – она это чувствовала…

– Ты не за себя бойся, – сказала Кара, когда Ольга поделилась с нею своими страхами. – За девчонок бойся…

Девчонки превратились в красивых девушек, стройных, спелых и непуганых. Цвяга тоненько постанывал в кустах, когда они раздевались на берегу лесного озера, и кусал губы до крови, чтобы не разрыдаться. По ночам он снимал сапоги, поднимался по лестнице, ложился на пол под дверью спальни и втягивал ноздрями запах, который источали два юных жарких тела…

Ева и Фрина смеялись, когда Кара просила их быть поосторожнее.

Возраст такой – возраст безмозглого бессмертия и могущества.

Им нравилось нравиться.

Им нравилось волнение, которое их красота вызывает у мужчин.

Им нравилось волноваться.

Им казалось, что зло бессильно перед их чистотой, перед их мятным зубным порошком и замляничным мылом, перед их сияющей кожей, белыми носочками и глубоким знанием тригонометрии, наконец – перед их будущим.

И еще они думали, что зло – это что-то огромное, черное, страшное, очевидное, а не маленькое, жалкое и смешное, как Цвяга.

Катастрофа произошла весной сорок пятого, когда радио и газеты каждый день сообщали о боях в Берлине и в наэлектризованном воздухе пахло победой.

В тот майский день Кара уехала в Москву за генералом, которого выписали из госпиталя, где он провел почти два месяца.

Все это время Цвяга, Кирза и Тройкин пили почти без просыху, забавлялись с поварихами, прачками и поломойками с соседних дач, но днем они худо-бедно помогали Каре и Ольге в саду, вскапывали грядки и кормили лошадей. Раз в неделю Кара с Кирзой уезжала в Москву – проведать генерала, и в ее отсутствие не случалось ничего чрезвычайного.

Тот день стал исключением.