Наконец он обошёл группу в третий раз, в обратном направлении, и сказал: «Надо посоветоваться с народом», что в его устах уже вовсе ничего не означало.
Но потом он на минуту задумался, как бы прикидывая, что сказали бы по этому поводу ещё более авторитетные товарищи, и, наконец, выдавил из себя высшую свою оценку: «Это могут поддержать!»
И сейчас Федор Павлович, не отрываясь от работы, затеял интересную игру — он стал мысленно представлять себе во всех подробностях обсуждение будущей
выставки. Он видел восторженные лица маститых критиков и рядовых зрителей. Он слышал их вдохновенные речи, и в каждой из них его имя упоминалось в окружении такого количества приятных эпитетов, что он даже смутился и стал поспешно придумывать ответную речь, исполненную достоинства, но очень скромную.
В это время раздался нервный, прерывистый звонок, вернувший скульптора к действительности.
Глазам Баклажанского предстал Гребешков.
—Здравствуйте! — сказал он, пытливо взглянув в глаза скульптору. — Вы скульптор Баклажанский? — И, получив подтверждение, он предостерегающе поднял руку: — В таком случае не будем волноваться!
Призыв этот, видимо, относился больше к нему самому, так как Баклажанский был пока спокоен.
— Не будем волноваться, — повторил Семен Семенович. — Простите, что оторвал вас, но это очень важно... И не удивляйтесь моим вопросам.
—Хорошо, — улыбнулся скульптор. — Прошу вас, заходите! — И он повёл Гребешкова в свою мастерскую. По дороге Семен Семенович немного успокоился н даже задержался на минуту в прихожей возле ранней скульптуры Баклажанского — мужской фигуры с запрокинутым бокалом, известной среди друзей скульптора под названием «Торс, пьющий морс». Войдя в мастерскую, Гребешков представился скульптору и для начала деловито напомнил:
— Вы помните, что третьего дня около двух часов пополудни вы были у нас в комбинате бытового обслуживания номер семь? Так?
— Так! — кивнул Баклажанский. — Я пытался получить свои брюки, которые я отдал вам в чистку...
— Да, да... Так вот, у меня к вам странная на первый взгляд просьба... Я прошу вас припомнить, пили ли вы воду из графина, который стоял на столе в салоне?
— Вспомнить я могу, — улыбнулся Федор Павлович. — Но для чего это вам? Вы пишете мемуары?
-— Это очень важно... Я настоятельно прошу вас...
— Ну что же, если это так важно для вас, — сказал Баклажанский, улавливая в голосе Гребешкова действительно тревожные нотки. — Я помню. Пил.
— Пили! — радостно подскочил Гребешков. — Но вы твердо в этом уверены?
— Тверже некуда, — рассмеялся Баклажанский. — Видите ли, я принимаю гомеопатические...
— Вы нездоровы? — тревожно спросил Гребешков.
—Нет, но ведь это не приносит вреда. — И он вынул бумажку с расписанием приёма лекарств. — Так вот, ровно в четырнадцать часов тридцать минут я принимаю третий порошок. На этот раз я запивал его водой из вашего графина.
— Слава богу! Слава богу! — закричал Гребешков и торжественно пожал руку Баклажанского. — Я так и думал! Поздравляю вас, вы бессмертны!
— Ну, вы мне льстите... — сконфузился скульптор и не без кокетства оглядел свои произведения.
— Не в этом смысле, не в этом смысле! — заспешил Семен Семенович. — То-есть, может быть, будет и в этом, но пока в чисто практическом смысле... — И он, стараясь быть максимально кратким, начал взволнованно рассказывать Баклажанскому о визите академика, о чудесном элексире долголетия.
Скульптор слушал улыбаясь. Естественно, что рассказ этого восторженного старичка по началу казался ему совершенно невероятным. Но постепенно, по мере того, как Гребешков приводил подробности, цитировал иа память выдержки из рукописи Константинова и, наконец, для убедительности продемонстрировал адресованную ему благодарственную записку, подтверждающую факт обмена портфелей, недоверие Баклажанского стало рассеиваться.
Его воображение художника заработало с лихорадочным напряжением. Он вдруг на секунду явственно представил себе всю эту груду веков, внезапно обрушившуюся на его плечи.
И когда Гребешков закончил своё восторженное сообщение словами: «Вот увидите: триста лет проживёте!» — скульптор, задумчиво кивнув, ответил:
— Ну что ж, поживем — увидим!
И в первый раз за всю беседу не улыбнулся.
Глава пятая
ЧЕЛОВЕК С БУДУЩИМ
Как всякому нормальному человеку, Баклажанскому, конечно, очень хотелось бы прожить лишних двести-триста лет, но, как человек интеллигентный, мыслящий критически и самокритически, он все же не мог сразу поверить в своё фантастическое бессмертие. Слишком уж необычным и каким-то ненаучным способом пришло к нему эго долголетие. К тому же, как признавался сам Константинов, опытов над людьми ещё не было и в конце концов они могли и не дать результата.
— Нет, нет, все это вздор! — сказал Баклажанский, опомнившись. — Жить триста лет! Абсурд!
— А попугай... — начал было Семен Семенович, но скульптор сразу перебил его:
— Попугай — исключение. Человек не попугай...
— А слон?
— Слон не человек. Слон — это примитивное существо. Толстокожее... — Баклажанский улыбнулся. — Совершенно иной режим жизни. Не волнуется, не пьёт, не курит... Человек так не может...
