Стакан без стенок - [3]

Нет, вероятно, и кухни, куда я собирался спуститься к завтраку.

И завтрака нет.

И нет никого из домочадцев, никого.

Ни кошек, ни людей.

Комната жены, которая была на втором этаже, дверь в дверь с моей, исчезла.

Пусто.

И меня нет.

Не могу сказать, что я испытываю неприятное и сильное чувство оттого, что нет ни живых существ, ни предметов.

Нет – и ладно.

Я уж привык к тому, что по утрам мир возвращается из пустоты постепенно.

Мир возвращается ко мне, и я возвращаюсь в мир в течение нескольких минут.

А кто скажет, что это нелепые измышления автора и пустая его фантазия, тот пусть прислушается завтра утром к своим ощущениям и всмотрится в окружающее.

И когда вся действительность вернется к нему, пусть найдет в себе мужество признать, что я ничего не выдумал.

Конечно, это сложновато для сказки.

Но я и не обещал простоты.

Алиса, или Стакан без стенок

В конце концов я плюнул и выключил ноутбук.

Тут же раздалось отчаянное мяуканье.

Я подождал результата, но, судя по тому, что никакого отклика на этот вопль не последовало, дома никого не было. Поняв, что ситуация не разрешится без моего вмешательства, я открыл дверь на лестницу и выглянул из своей комнаты.

На лестнице сидела моя кошка.

Как и все мои кошки, она досталась мне случайно – была спасена от мучительной смерти в подъезде, выхожена до теперешнего холено-капризного состояния и вот теперь сидела на лестнице, ведущей с моей рабочей верхотуры вниз, в обитаемый домочадцами первый этаж. Но сейчас там, как уже сказано, почему-то никого не было. Как и вообще в доме.

Как и вообще в мире, подумал я. Две первые январские недели, выдуманное время. Непроходящее похмелье, подкисший салат, осыпающаяся елка, светает в десять, темнеет в три… Всем надоевшее, но непреодолимое безделье. Рождество, оскверненное предшествующими днями обжорства. Календарный вздор, который я никогда не умел вполне понять….

Да, так вот: на лестнице сидела кошка.

Кошку звали Алисой.

– Ну, что ты орешь? – спросил я. – Голодная? У меня текст не идет, значит, орать можно?

Кошка пожала плечами.

– У тебя представления обо всех на уровне безнадежно устаревшего учения об инстинктах, – сказала она своим обычным брюзгливо-высоко-мерным тоном. – Как там у вас написано, если у вас вообще написано о кошках? «Голод кошки проявляют характерным мяуканьем…»

– Ничего такого нигде не написано, – вяло возразил я, понимая, что сейчас начнется привычное препирательство и день для работы пропадет. – Ну, ладно, в чем дело? Спала бы лучше, чем мешать мне. Я, между прочим, зарабатываю на корм… А о говорящих котах если что и написано, то, как тебе прекрасно известно, написано с симпатией, хотя и не без иронии… О литературе поговорим?

– Иди ты вместе с твоей литературой! – она умела мгновенно переходить с едкой, но интеллигентной иронии на заурядное хамство. – О чем с тобой можно говорить… Между прочим, за столько лет мог бы выучить мой язык, чтобы не переходить мне на твой, пошлый и невыразительный…

– Ну, говори, я слушаю, – я присел на ступеньку, и мои глаза оказались с ее глазами почти на одном уровне. Алиса раздраженно зажмурилась, сквозь щелки ее взгляд стал еще более хмурым, чем всегда. – И не злись, не злись, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть…

Ее настроение всегда менялось мгновенно. Вот и сейчас она без всякого перехода продемонстрировала безграничную любовь ко мне и довольство всем миром вообще – свернулась на узкой ступеньке, став похожей на пельмень или ухо – свернувшаяся кошка равно похожа на два эти предмета, – и кокетливо посмотрела на меня широко открывшимся одним глазом из-под руки.

Ну, в смысле из-под передней лапы, если вам так понятней.

– Слушай, – пробормотала она тихо и неразборчиво, так что сначала мне показалось, что она просто урчит. – Сл-ш-ш… Пш-ш-шли отс-сюда… Пр-р-рогуляемся…

При этом она как бы продемонстрировала сборы на прогулку: принялась совершенно бесстыдным образом подмываться, выставив вертикально вверх одну ногу. Мне она предоставила обдумывать предложение, сама же полностью сосредоточилась на гигиене.

– Куда ж мы пойдем? – удивился я. Прогулки вдвоем у нас не были в обычае, да и вообще она заметно побаивалась улицы, не подходила к воротам, а по двору гуляла так же неохотно и недолго, как я, для короткого моциона. – Мне надо работать, и так все утро потерял на негодные начала… И как это мы с тобой пойдем гулять? У меня и поводка для тебя нет…

Закончив интимную процедуру, Алиса села столбиком и принялась смотреть на меня в упор. Через пару тихих минут, словно впервые изучив мою – судя по выражению кошкиного лица, крайне несимпатичную – внешность, она вздохнула с тихим писком, переступила передними лапами (тут уж это никак не были руки), поджимая пальцы, и произнесла длинную речь.

– Еще поводка мне не хватало, – мельком отвергла она мой неудачный аргумент. – Да и не в поводке дело, это отговорка. Как и твоя работа. Что, собираешься третий вариант начала написать, такой же дурацкий, как предыдущие два? Брось, кончай все это. Ты думаешь, это я хочу сбежать отсюда? Думаешь, мне одной эта клетка надоела до смерти?!

Она правой рукой загребла воздух. Этот символический жест, которым она, совершив нужные дела, обычно как бы зарывала свой отхожий лоток, заменял у нее слово «говно» – грубых слов, никаких, даже столь невинных, она никогда не произносила.