СССР: 22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы! - [4]

Москва — самая большая деревня в мире

Москва — самая большая деревня в мире — не соответствует привычным человеку пропорциям. Лишенная зелени, она изнуряет, подавляет. Московские здания — те же самые украинские домишки, увеличенные до титанических размеров. Будто кто-то отпустил каменщикам столько пространства, денег и времени, сколько им надо, чтобы воплотить обуревающий их пафос украшательства. В самом центре встречаются провинциальные дворики — здесь сохнет на проволоке белье, а женщины кормят грудью детей. Но и эти сельские уголки имеют иные пропорции. Скромный московский трехэтажный дом по высоте равен общественному пятиэтажному зданию в западном городе и несомненно дороже, внушительней и нарядней. Некоторые из них кажутся просто вышитыми на машинке. Мрамор не оставляет места стеклу, почти не заметно торговой жизни, редкие витрины государственных магазинов — скудные и незамысловатые — подавляет кондитерская архитектура. По обширным пространствам, предназначенным для пешеходов, медленно движется, словно низвергающий поток лавы, все сметающая на пути толпа. Я испытал не поддающееся определению чувство — как если бы впервые очутился на луне, — когда автомобиль, что вез меня в гостиницу, на свой страх и риск двинулся по нескончаемой улице Горького. Я решил, что для заполнения Москвы необходимо по меньшей мере 20 млн. человек, переводчик же сдержанно уверил меня, что в Москве только 5 млн. и самая сложная городская проблема — это нехватка жилья.

Здесь нет обычных улиц. Есть единая система проспектов, которые сходятся к географическому, политическому и сентиментальному центру города — к Красной площади. Транспорт — без велосипедов — пестрый и невероятный. Кадиллак новейшей марки уругвайского посла — у посла США машина старой модели — разительно отличается от русских автомобилей нейтральных цветов, скопированных с американских послевоенных моделей, — русские водят их, будто правят лошадиной упряжкой; должно быть, это традиция езды на тройке. Ровными шеренгами катят они по одной стороне проспекта, подскакивая и на большой скорости, с окраин в сторону центра, внезапно останавливаются, разворачиваются вокруг светофора и несутся во весь опор, словно закусивший удила конь, по другой стороне в обратном направлении. Если вам необходимо попасть на радиальное направление, надо доехать до центра. Лишь когда нам объяснили организацию движения, мы поняли, почему до любого места нужно добираться целый час.

Порой приходится проехать километр, чтобы развернуть автомобиль и очутиться у тротуара с противоположной стороны.

Уличная толпа — самая плотная в Европе — на вид вовсе не встревожена явным отсутствием соразмерности. На железнодорожном вокзале мы увидели массу людей, ведущих, несмотря на фестиваль, обычную жизнь. Ожидая, когда откроют выход на платформы, они теснились за барьером с тяжелым и незамутненным спокойствием. Исчезновение классов — впечатляющая очевидность: все одинаковы, все в старой и плохо сшитой одежде и дурной обуви. Они не спешат и не суетятся, и кажется, все их время уходит на то, чтобы жить. Это такая же непробиваемая добродушная и здоровая толпа, как в деревне, только увеличенная до колоссальных размеров. «С тех пор, как я приехал в Москву, — сказал мне один англичанин, — не могу отделаться от впечатления, что я смотрю в лупу». Только когда разговариваешь с москвичами, обнаруживаешь, что эта вязкая масса состоит из мужчин, женщин и детей и каждый из них отличен от других и своеобычен.

Портреты гигантских размеров придуманы вовсе не Сталиным. Это нечто, издавна укоренившееся в сознании русских: чувство чрезмерности. За неделю в Москву съехалось 92 тысячи человек, как иностранцев, так и советских туристов. Поезда, которые переместили эту громадную массу, шли бесперебойно. 14 тысяч переводчиков прибыли в установленное время в установленное место с конкретными указаниями, исключающими путаницу. Каждый иностранец мог быть уверен, что ему будет уделено персональное внимание. Не было недоразумений в обеспечении питанием, медицинским обслуживанием, городским транспортом и зрелищами. Никому из делегатов лично ничего не запрещалось, казалось, каждый действовал по собственному усмотрению, без какого-либо контроля или ограничений, и никто не подозревал, что составляет часть хитроумной организации. Был введен «сухой закон». Каждая делегация имела в распоряжении определенное количество автобусов, пропорционально численности группы — всего 2300. Не было ни пробок, ни опозданий транспорта. Кроме того, — каждый делегат имел карточку со своим именем, фонетически записанным по-русски, с указанием национальности и с московским адресом — эта карточка обеспечивала бесплатный проезд на любом виде городского транспорта. Никому не указывали, в какое время ложится спать, но точно в полночь все заведения закрывались, в час прекращалось движение, и Москва становилась совершенно безлюдной.

Мне посчастливилось увидеть, что происходит в Москве после часа ночи. Однажды я опоздал на последний поезд метро. Наша гостиница находилась в 45 минутах езды на автобусе от красной площади. Я обратился к проходившей мимо девушке — она несла целую охапку пластмассовых черепашек, в Москве, в два часа ночи! — и она посоветовала взять такси. Я, как мог, объяснил, что у меня только французские деньги, а фестивальная карточка в это время не действует. Девушка дала мне пять рублей, показала, где можно поймать такси, оставила на память одну пластмассовую черепашку, и больше я ее никогда не видел. Два часа я прождал такси: город, казалось, вымер. Наконец я наткнулся на отделение милиции. Показал свою фестивальную карточку, и милиционеры знаками предложили мне сесть на одну из стоявших рядами скамеек, где клевали носом несколько пьяных русских. Милиционер взял мою карточку. Через некоторое время нас посадили в радиофицированную патрульную машину, которая в течение двух часов развозила собранных в отделении пьяниц по всем районам Москвы. Звонили в квартиры, и только когда выходил кто-либо, внушающий доверие, ему вручали пьяного. Я забылся в глубоком сне, когда услышал голос, правильно и ясно выговаривающий мое имя так, как произносят его мои друзья. Это был милиционер. Он вернул мою карточку, на которой было записано мое имя в русской транскрипции, и показал мне, что мы подъехали к гостинице. Я сказал «спасибо», он поднес руку к козырьку, вытянулся по стойке «смирно» и коротко ответил: «Пожалуйста».