Ссора с патриархом - [68]

С порога своей комнаты она различала серую каменную лестницу, круто спускавшуюся между белых стен, и дверь внизу, которую ветер пытался сорвать с петель. Она увидела снятые сыном и приставленные к стене перекладины, и гнев охватил ее.

Нет, она должна одолеть дьявола. Она оставила лампу на верхней ступеньке лестницы, спустилась и тоже вышла из дома.

Ветер с силой набросился на нее, вздувая платок и одежду. Казалось, он хотел заставить ее вернуться. Она крепче завязала платок под подбородком и двинулась, наклонив голову, словно задумала пробить ею преграду. Так она прошла вдоль церковной пристройки и каменной ограды фруктового сада, мимо церкви. Дойдя до угла, она остановилась. Пауло свернул туда и едва ли не на крыльях, словно большая черная птица, с развевающимися полами плаща, пересекал луг, лежавший перед старинным домом, почти прижавшимся к скале, которая закрывала горизонт за селом.

То желтый, то голубой свет луны, влекомой большими бегущими облаками, освещал покрытый травой луг, маленькую немощеную площадь перед церковью и пристройкой и два ряда домишек вдоль извилистой дороги, что вела вниз и терялась в зелени долины, а там вдали, словно еще одна серая петляющая дорога, виднелась река, но и она тоже терялась среди других рек и дорог фантастического пейзажа, который то и дело создавали и меняли на горизонте у края долины гонимые ветром облака.

В селе уже не было ни одного огонька, ни струйки дыма. Спали жалкие домики, взбиравшиеся, словно овцы, друг за другом по обеим сторонам травянистого склона в тени небольшой церкви, которая со своей тонкой колокольней, защищенной скалой, походила на пастуха, опиравшегося на посох.

Ольхи, выстроившиеся возле ограды на церковной площади, черные и мечущиеся, словно чудовища, сердито боролись с ветром. Шуму их ветвей вторил стон тополей и камышей в долине. Ко всему этому ночному беспокойству, к тревожным порывам ветра, к проблескам луны среди облаков прибавлялось мучительное страдание матери, спешившей за сыном.

Она все еще обманывала себя надеждой, что увидит, как он спускается в село, чтобы навестить больного. Но он, напротив, бежал, словно влекомый дьяволом, к старинному дому у скалы.

А в старинном доме у скалы жила здоровая, молодая и одинокая женщина…

И тут он вместо того, чтобы направиться, как любой посетитель, к парадной двери, прошел к маленькой дверце в сад, и та открылась и закрылась за ним, проглотив его, словно какой-то черный рот.

Тогда и она бросилась через луг, почти по тому же следу, что оставил он на траве, прямо к этой дверце, и со всей силой толкнула ее.

Дверца не поддалась. Напротив, она, казалось, с силой отталкивала. И женщине захотелось сломать ее, закричать. Она посмотрела наверх и потрогала стену, словно пробуя ее крепость, наконец, отчаявшись, прислушалась. Но слышен был только скрипучий шорох листьев во фруктовом саду, как будто и они, друзья и сообщники своей хозяйки, тоже старались заглушить своим шумом все другие звуки вокруг.

Мать, однако, хотела взять верх, хотела услышать, узнать… Или, вернее, — ибо в глубине души она уже знала правду — хотела и дальше обманывать себя надеждой.

И, не таясь больше, она пошла вдоль стены фруктового сада, мимо дома и дальше, до самых ворот во двор, и все трогала камни, как бы пробуя, не поддастся ли какой-нибудь из них, не откроется ли проем, чтобы войти.

Все было прочно, монолитно, все было заперто. Ворота, дверь, окна с железными решетками — все было как в крепости.

Светлая луна, плывшая в это время по голубому озеру, освещала красноватый фасад дома, на который падала тень покатой крыши, поросшей травой. Стекла окон без жалюзи, но с закрытыми изнутри ставнями сверкали, словно зеленоватые зеркала, отражая облака, голубые просветы неба и гнущиеся на скале деревья.

Она пошла назад, едва не касаясь головой вделанных в стену колец для привязывания лошадей. И опять остановилась под готической аркой перед этой парадной дверью, окованной железом, возвышавшейся над тремя гранитными ступеньками. И вдруг она почувствовала себя униженной, неспособной одержать победу, еще более маленькой, чем тогда, когда девочкой стояла тут вместе с другими нищими деревенскими детьми, ожидая, что выйдет хозяин и бросит им несколько сольдо.

В то далекое время дверь иногда бывала открыта, и был виден темный, вымощенный каменными плитами вестибюль и сиденья, тоже каменные. Дети толпились на пороге, кричали, и голоса их эхом разносились по дому, как в гроте. Появлялась служанка и прогоняла их.

— Как, и ты тут, Мария-Маддалена? И тебе не стыдно ходить с уличными ребятами, ты ведь уже большая!

И она, оробев, уходила, но все оборачиваясь, чтобы с любопытством заглянуть в таинственную глубину дома. Точно так же уходила она и теперь, в отчаянии сжимая руки, оборачиваясь, чтобы посмотреть на маленькую дверцу, которая, словно капкан, поглотила ее Пауло. Но, уходя, она жалела, что не позвала его, что не бросила камнем в дверь, не заставила открыть ее и не попыталась увести сына. Жалея об этом, она останавливалась, возвращалась и снова уходила, терзаемая мучительной нерешительностью, пока наконец инстинкт не подсказал ей, что нужно взять себя в руки и собраться с силами перед решительным боем. И тогда она направилась к своему дому, словно раненый зверь в свое логово.