Ссора с патриархом - [59]

Но серебряный святой не мог со славою водрузиться на алтарь — кольцо врагов преграждало ему путь. Джакобе сражался своей косой и, весь израненный, не отдавал той ступеньки алтаря, которую занял с самого начала. Статую святого поддерживали теперь только двое. Огромная белая голова качалась, точно у пьяного, а под нею, внизу, продолжала литься кровь. Бойцы Маскалико сражались с бешенством отчаяния.

И вдруг святой Панталеоне повалился на каменные плиты с металлическим звуком, проникшим в самое сердце Джакобе, глубже, чем мог бы войти клинок ножа. Когда рыжий фанатик с косой бросился поднимать статую, какой-то верзила нанес ему удар серпом в позвоночник. Дважды поднимался он на ноги, дважды падал под новыми ударами. Кровь заливала ему лицо, грудь, руки, сквозь глубокие рваные раны на плечах виднелись кости, но он упорно сопротивлялся. Разъяренные этой исступленной живучестью, трое, четверо, пятеро крестьян все вместе ударили его в живот, из-которого вывалились внутренности. Фанатик повалился навзничь, ударился затылком о серебряную статую, разом повернулся и снова — теперь уже лицом — ударился о святого. Руки его вытянулись вперед, ноги свело судорогой.

И святому Панталеоне пришел конец.

1892

Перевод Н. Рыковой

Антонио Фогаццаро

СЕРЕБРЯНОЕ РАСПЯТИЕ

— Кофе, синьора графиня, — сказала горничная.

Графиня не отвечала. Жалюзи были спущены, но в полутьме на белизне подушки все же можно было различить прелестную, склонившуюся набок головку спящей молодой женщины.

Горничная, подойдя с подносом к постели, повторила громче:

— Кофе, синьора графиня.

Графиня повернулась на спину и, не размыкая глаз, глубоко вздохнула.

— Приоткрой окно, — зевая, сказала она.

Девушка, по-прежнему держа в руках поднос, подошла к окну и, потянув за шнур жалюзи, нечаянно опрокинула пустую чашку, которая звякнула о блюдце.

— Тише! — вполголоса, но раздраженно бросила графиня. — Да что с тобой сегодня? О чем ты мечтаешь? Ты же разбудила мальчика!

Действительно, малыш проснулся в своей кроватке и заплакал.

Графиня приподняла голову, повернулась к кроватке и властно шепнула:

— Тс-с.

Ребенок сразу же затих и только время от времени жалобно всхлипывал.

— Уж этот мне кофе! — сказала синьора. — Ты была у графа? Да стой ты спокойно! Что это с тобой?

В самом деле, что случилось с горничной? Чашка, блюдце, сахарница, молочник, поднос так и ходили у нее в руках, словно своим дребезжанием хотели поведать о чем-то зловещем. Графиня подняла глаза.

— Что с тобой? — повторила она, опуская чашку.

Лицо горничной было искажено страхом, но и лицо ее госпожи выражало не меньший испуг и тревогу.

— Ничего, — ответила девушка, дрожа.

Графиня, как хищный зверь, изо всех сил стиснула ей руку.

— Говори, — приказала она.

В эту минуту над сеткой кроватки показалось хорошенькое личико мальчугана лет четырех, который молча прислушивался к разговору.

— Холера, синьора, — ответила горничная, еле сдерживая слезы, — холера.

Графиня, вся побелев, инстинктивно обернулась и увидела, что ее сын все слышал. Она спрыгнула с постели, поспешно приказала горничной замолчать, знаком велела ей выйти в соседнюю комнату и подбежала к кроватке.

Малыш снова расплакался, но она так целовала и ласкала его, так шутила и смеялась с ним, что слезы утихли. Затем графиня торопливо накинула халат и выбежала к горничной, плотно притворив за собой дверь.

— Боже мой, боже мой, — задыхаясь, произнесла она; горничная зарыдала. — Да тише ты, бога ради! Смотри не перепугай мальчика! Где это случилось?

— У нас, синьора. Это Роза, жена управляющего, — ответила девушка. — Ее схватило в полночь.

— О господи! А как она теперь?

— Умерла! Умерла полчаса назад.

Мальчуган заливался плачем и звал маму.

— Ступай, — сказала графиня, — поиграй с ним, развесели его, делай все, что он захочет. Успокойся, маленький! — крикнула она. — Я сейчас.

И побежала к мужу.

Графиня слепо и безумно боялась холеры. Только сына она любила еще более слепо и безумно. При первых же слухах об эпидемии она вместе с мужем немедленно уехала из города на свою виллу — великолепное имение, полученное ею в приданое, — надеясь, что холера не проникнет туда и в 1886 году, как не проникла раньше, в 1836-м. А теперь холера пробралась и к ней в виллу, на черную половину ее дома.

Непричесанная, без корсета, она вбежала в спальню мужа и прежде всего два раза неистово дернула колокольчик.

— Ты уже знаешь? — спросила она с расширенными от ужаса глазами.

Граф, который флегматично брился, обернулся с намыленной кисточкой в руке и, сделав растерянное лицо, спросил:

— Что?

— Ты не знаешь о Розе?

Граф, теперь уже с равнодушным видом, ответил:

— Ах да, конечно, знаю.

Если раньше он питал слабую надежду на то, что его супруге еще не известна участь Розы, то теперь решил успокоить графиню своей невозмутимостью. Не тут-то было! Прекрасные глаза синьоры сверкнули, лицо ее приняло выражение дикой ожесточенности.

— Ты знаешь, — воскликнула она, — и можешь думать о бритье! Да что ты за человек? Какой же ты отец? Какой ты муж?

— О господи… — начал граф, разводя руками.

Но прежде чем бедняга, намыленный до самых глаз и обмотанный полотенцем, успел вымолвить хотя бы еще одно слово, в дверь постучали и вошел камердинер.