Срединная Англия - [20]

Основатель, директор, редактор, координатор маркетинга, менеджер по связям с общественностью и арт-директор «Чейз Хисторикл» в лице самого Филипа Чейза попивал капучино в трепетном сердце (или же, скажем, плотно набитом желудке) «Вудлендз» — в его ресторане. Здесь, где мясной пирог с элем и пропитанная пивом рыба с картошкой оставались самыми популярными пунктами в меню вопреки неоднократным попыткам шефа придать списку блюд международный оттенок, очереди из бело- и сребровласых посетителей стояли день-деньской; посетители держались за свои деревянные подносы и предвкушали пир, вперяя взгляды в пирог под лимонной глазурью, булочки с вареньем, чайники наваристого бурого йоркширского чая. В это буднее утро — первый день весеннего семестра — дела у ресторана шли бойко, и Филип радовался, поскольку эти люди были и его клиентами, и скоро многие из них придут покопаться на полках в книжном магазине; сегодняшние продажи окажутся крепкими. Он продолжил попивать капучино и поглядывать на часы на экране телефона. Филип договорился о встрече с двумя людьми здесь, в ресторане, и первый уже опаздывал.

Этим первым человеком, так уж получилось, был Бенджамин, неверно запомнивший время встречи, — сейчас он считал, что приехал сильно заранее, и коротал время у входа в детский театр «Вудлендз». Да, эта Занаду среди садоводческих центров располагала даже собственным театром — пространством для зрелищ, во всяком случае, — который оказывался очень к месту именно в это время, когда шли школьные каникулы и родители готовы были на что угодно, лишь бы избавиться от ответственности за развлечение отпрысков хотя бы на полчасика. Благодаря этому нескольким местным увеселителям детей доставалась хлебная работа, но чаще им приходилось довольствоваться праздниками в честь дней рождения по выходным. В это утро с одиннадцати до одиннадцати тридцати небольшую, но воодушевленную толпу зрителей развлекал ужимками Барон Умник, дородная фигура, облаченная в джентльменский твид 1930-х, с золотыми карманными часами, красным пинг-понговым шариком на носу и в пошловатой разноцветной академической шапочке, шатко нацепленной на макушку. Бенджамин наблюдал за этим выступлением уже минут десять и вынужден был признать, что ему оно очень нравится. Детям, по сути, давали урок математики, сдобренный несуразными шутками, фокусами и физической комедией, — и все это подавалось в основном с энтузиазмом, а не с математической точностью. Действо было довольно сумбурным, но сам Барон, казалось, получает удовольствие — если судить по его постоянным выходам из роли, и это удовольствие передавалось зрителям. Таким он казался милым и увлекательным персонажем на самом деле, что Бенджамину и в голову не приходило, как кто-то мог бы этим человеком не проникнуться, а потому он изумился, услышав, как голос рядом с ним в дверях пробурчал:

— Терпеть не могу этого мудака.

Бенджамин обернулся. На человеке с наклеенными усами был белый медицинский халат, резиновые сапоги и кожаный шлем авиатора Второй мировой войны.

— Вечно он затягивает. Вечно выбивается из графика. Нарочно залезает на мое время, подонок мерзкий.

На грифельной доске возле двери мелом был написан распорядок сегодняшних развлечений. Следующее представление, которое начиналось в одиннадцать тридцать, называлось «Доктор Сорвиголова». Сейчас было одиннадцать тридцать три.

— Дайте-ка угадаю. — Бенджамин показал на имя на доске. — Не вы ли это?

— Еще как, блин, — сказал Доктор. — А этому гаденышу уже пять минут как пора вон со сцены.

Услыхав их голоса, Барон Умник обернулся, приметил своего соперника, и лицо у него потемнело до гримасы. Бенджамин учуял, что положение может стать неприятным, и решил, что участвовать в этом не хочет. Уже собравшись уходить, глянул напоследок на харизматичного потешника и зачарованный круг ребятишек, и тут случилось нечто странное. На этот раз, когда Барон перехватил взгляд Бенджамина, на лице у клоуна что-то проявилось — что-то подобное узнаванию. Он едва не сделал шаг вперед, прочь из круга, прочь из роли, и не поприветствовал Бенджамина как старого друга. Но, прежде чем что-нибудь подобное смогло случиться, вмешался Доктор — ринулся к сцене, попутно костеря своего соперника во всю глотку за то, что тот не завершил представление в согласованное время. Между клоунами разразилась злая ссора — дети наблюдали за ней со смесью веселья и оторопи, и никто не понимал, это все еще спектакль или уже нет. Бенджамин решил, что ему совершенно точно пора убраться, и, не задумываясь более ни на миг о странной перемене в лице Барона, зашагал к ресторану.

— Где ты был? — спросил Филип.

— Я же не опоздал, верно?

— Мы договорились в одиннадцать.

— Правда?

Они встречались здесь ежемесячно уже год или около того — с тех пор как Бенджамин перебрался на мельницу. Это место они выбрали просто потому, что оно располагалось на полпути между их домами, но было в этом и приятное совпадение (которое заметил Филип): «Вудлендз» исполнилось почти точно столько лет, сколько их с Бенджамином дружбе. Они познакомились в школе «Кинг-Уильямс», элитном учебном заведении, располагавшемся почти в центре Бирмингема; у школы имелась традиция взращивать в своих стенах выпускников, которые, по словам школьного гимна, «славят ее на весь белый свет». Ни Бенджамин, ни Филип, следует отметить, пока этот наказ не выполнили. Тогда как некоторые их современники сделались промышленными магнатами (в том числе ненавистный спортивный чемпион Роналд Калпеппер, ныне, судя по всему, владелец алмазных копей в Южной Африке, по слухам, стоящий более ста миллионов фунтов) или — в случае Дуга — выдающимися лидерами лондонского общественного мнения, Бенджамин с Филипом, похоже, довольствовались тихими радостями недотеп. Когда в середине нулевых зарубили давнишнюю газетную колонку Филипа под названием «По городу с Филипом Чейзом», он расстроился, но не удивился; уже приметив нишу на рынке — книги по местной истории качеством выше среднего, — он взялся обустраивать свою издательскую марку, первые три книги написал сам, а теперь, через пять лет, уже неплохо кормился с этого дела. После того как первый брак завершился дружелюбным разводом, Филип уютно обжился со своей второй женой Кэрол. Бенджамина же, удачно перекрутившегося на лондонском рынке недвижимости, в его пятьдесят точнее всего было бы считать удалившимся на покой. Если и имелись у него планы на будущее, он их держал при себе, и ничто не возмущало покоя его ума — даже знание, что он высадил тридцать лет своей жизни на бестолковую романтическую одержимость или вложил несколько десятков тысяч часов в работу над исполинским литературным и музыкальным проектом столь непомерным, несуразным и непродуманным, что даже сам осознавал: этому проекту никогда не достичь завершенности, не говоря уже о публике. Бремя всего этого профуканного эмоционального вложения и интеллектуальной энергии кого-то, может, и раздавило бы, но не Бенджамина. Он пробрался по туннелю травмы и вылез, помаргивая, на добродушные равнины невозмутимости, по которым теперь, довольный, брел без всякой отчетливой цели на уме — ни дать ни взять типичный посетитель «Вудлендз», у которого есть лишние два-три часа, чтобы потратить их в отделе садовой мебели, не имея намерения что-либо купить.