Среди падающих стен - [23]

Когда мы приблизились к площади Муранов, немцы обнаружили нас. Пламя освещало нас, как прожектором, а немцев скрывала темнота. Они не стали в нас стрелять, как делали это обычно, а приказали остановиться. Мы бросились врассыпную, скрылись в полусгоревшем доме и разбились на маленькие группы.

Голоса немцев приближались. Вот немцы уже среди развалин, они строчат наугад. Мы притаились, готовые в любую минуту открыть огонь, если немцы нас обнаружат. С полчаса немцы оглушали нас выстрелами, криками, бранью. Они знали, что мы находимся где-то здесь, но боялись углубиться в развалины.

Положение наше было тяжелым: дым душил нас, языки пламени расползались по флигелю, падали обломки с верхних этажей. Мы стояли среди развалин, затаив дыхание, прижавшись к оголенным стенам.

Но вот стихла стрельба. Немцы удаляются. Однако никто из нас не тронулся с места. Кто погиб, кто жив? - думал каждый про себя, считая, что только он остался в живых, а остальные погибли. По одному стали выходить из укрытия и собираться.

Когда мы с Мирой Фухрер вышли из укрытия, нас уже поджидали Мордехай Гробас (Мэрдэк) и Павел, потом подошли другие. Не было только Ривки Пасманик. Мы долго искали ее, и нашли живой и невредимой.

Нас было семеро. Мы решили, что несколько человек вернутся на Мила, 18, а остальные продолжат путь на Францисканскую, 30, обогнув площадь Муранов.

И вот мы в длинных подвалах на Францисканской, 30, под громадным домом с просторным квадратным двором.

Подвалы эти служили складами продовольствия отдела снабжения юденрата, и раньше в них было полно сахару, круп, муки, картофеля. Теперь они были забиты мужчинами, женщинами, детьми. Только входы были теперь так хорошо замаскированы, что даже я, прежде здесь частый гость, нашел их с трудом.

Бункеры на Францисканской, 30 - это важный этап в истории страданий еврейской Варшавы. Здесь собрались, главным образом, служащие отдела со своими семьями и близкими - 500-600 человек.

У входа я увидел несколько евреев, копавших могилу в темноте. Покойника, в его одежде, поспешно опустили в землю, и немногие провожавшие его в последний путь разошлись - без слез, без кадиша, как будто ничего не произошло. Невольно вспомнилось мне прошлое: печаль еврейских похорон, плач родных, выражение уважения к покойнику, последние почести, которые отдавали ему.

Но подумав о том, что я увидел вокруг, я понял, какой чести удостоился этот покойник и как велики человечность и мужество тех, кто похоронил его. Вокруг, среди моря пламени, валялись убитые и агонизирующие, их тела гнили, но живые ступали по ним, не замечая этого.

Оказавшись в бункере, я понял, что дом над ним лишь недавно сгорел. Стены были еще раскалены, от них шел страшный жар. Люди просто жарились здесь, но выхода не было. Больше всех страдали старики, многие из них стояли уже одной ногой в могиле.

Среди них я нашел общественного деятеля Шмуэля Винтера. Он был тяжело болен.

Здесь встретил я и Нойгольдберга, известного деятеля организации Поалей-Цион Ц. С. в Лодзи. В Варшавском гетто он стал одним из активных деятелей подпольного центрального комитета партии. Старый, измученный, он почти не говорил со мной о голоде и опасностях. Первый вопрос его был: что слышно на восточном фронте. Думая, что на Мила, 18, у нас есть радиоприемник, он надеялся узнать у меня о том, что происходит в мире. Но не получив никакой информации, сам начал говорить о положении, как он его оценивал, и строить планы на будущее.

С глубокой верой говорил он о победе Красной Армии и о неизбежной гибели гитлеризма, как будто видел в этом спасение для нас, евреев гетто. На фоне общего отчаяния вызывала восхищение сила духа этого еврея, сумевшего подняться выше страшной действительности.

Я разделял его веру лишь с одной оговоркой: мы не можем рассчитывать на то, что изменение положения на фронтах спасет нас. Но он сказал:

"Лучше уж умереть с сознанием того, что гибель врага близка".

И хотя Нойгольдберг уже знал, что у нас нет связи с внешним миром, из глубины его души вырвалось: "Что в Эрец-Исраэль?" Он не ждал ответа, он просто хотел назвать это имя, чтобы хоть словом приблизиться к стране нашей мечты.

Встреча с Нойгольдбергом вновь показала мне, что и в такие дни не перевелись евреи, сильные духом и верой, не потерявшие надежду!

В бункере на Францисканской, 30, я встретил Гепнера, общественного деятеля, филантропа, бывшего заведующего отделом снабжения юденрата. Он тоже был подавлен, потерял интерес к происходящему вокруг, но мне удалось вызвать его на разговор.

Гепнер рассказал мне о спорах в немецкой верхушке по поводу судьбы, уготовленной евреям гетто. Брандт требовал немедленной ликвидации гетто, Конрад, начальник "Вертэрфассунг", был заинтересован в том, чтобы оттянуть акцию полного уничтожения, ибо гетто было для него источником Он был полновластным хозяином 5 тысяч еврейских рабочих обогащения.

Из команд "Вертэрфассунг", от которых он постоянно получал ценные "подарки". Он был компаньоном еврейского владельца мельницы на На-левках, 33. Были у него еще и другие источники доходов.