Среди овец и козлищ - [7]

– Почему это люди сваливают все на жару? – спросила Тилли.

– Так проще, – ответила я.

– Проще, чем что?

– Проще, чем назвать истинные причины.

В зале появился викарий.

Мы поняли, что он вот-вот придет, еще до того, как увидели его, поскольку разговоры в помещении начали стихать, перешли в деликатное покашливание. Викарий прорезал толпу, и она снова смыкалась позади – так поверхность моря смыкается за кораблем. Он плавно перемещался в своем облачении, как бы очерчивая круг неподвижности, отчего каждый, к кому он приближался, начинал казаться излишне активным, даже истеричным. Люди выпрямлялись, когда он пожимал им руки. Я увидела, как миссис Форбс изобразила нечто вроде реверанса.

– О чем он говорил сегодня в церкви? – спросила Тилли, пока викарий обходил присутствующих.

– Сказал, что Господь гоняется за людьми с ножами, если они не слушаются его должным образом.

Тилли снова понюхала свой бульон.

– Вот уж не знала, что Бог на такое способен, – заметила она после паузы.

Порой мне стоило немалых усилий оторвать от нее взгляд. Она казалась почти прозрачной, хрупкой как стекло.

– Еще он сказал, что, если мы найдем Бога, он всегда нас защитит.

Тилли приподняла голову. На кончике носа у нее красовалась полоска от крема против загара.

– Как думаешь, Грейси, кто-нибудь еще у нас исчезнет?

Я вспомнила о надгробных плитах, и миссис Кризи, и лужайках с пожелтевшей травой в проплешинах.

– Неужели только Бог нас хранит? Разве без него мы не в безопасности? – не унималась она.

– Ну, не знаю, не уверена. Я еще толком не разобралась.

Я наблюдала за ней и перебирала все свои опасения, как бусины ожерелья.

Викарий завершил обход зала и тотчас исчез – словно помощник фокусника скрылся за занавесом сцены. Снова загудели голоса, поначалу тихие, не слишком уверенные, но постепенно они становились все громче, и вот речь снова пошла о нехватке воды и таинственном исчезновении соседки.

Наверняка все эти сплетни и домыслы продолжались бы до тех пор, пока люди не разошлись по домам, чтобы наесться брюссельской капусты, но в этот момент сквозь двойные двери в помещение вдруг ворвался мистер Кризи и промаршировал через весь зал. Тотчас воцарилась полная тишина, и единственными звуками, нарушавшими ее, было позвякиванье чашек о блюдца да приглушенный стук локтя в бок соседу.

Он остановился перед мистером Форбсом и Эриком Лэмбом, лицо его было искажено от гнева. Позже Тилли говорила: в тот момент ей показалось, что он вот-вот кого-нибудь ударит, но, на мой взгляд, запала для мордобоя у него оказалось недостаточно.

Несколько секунд он молча и вопросительно смотрел на эту пару, потом спросил:

– Это ведь вы ей рассказали, да?

То был крик души, но произнес он эти слова яростным шепотом, брызгая слюной.

Мистер Форбс отошел от толпы и отвел мистера Кризи в сторонку, к стене. Я слышала лишь отдельные его слова: «Господи», «да успокойся ты» и «ради бога», а потом вполне отчетливо уловила:

– Мы ничего ей не говорили.

– Тогда почему она вдруг сорвалась с места и ушла? – спросил мистер Кризи. Похоже, гнев обездвижил его, лишил каких-либо сил, превратил в статую, застывшую на месте. И лишь покрасневшие грудь и шея, видневшиеся из-под расстегнутой рубашки, свидетельствовали о том, что это живой человек.

– Не знаю, – пробормотал в ответ мистер Форбс. – Если она что и узнала, то точно не от нас.

– Мы не такие дураки, – подхватил Эрик Лэмб. Оглянулся через плечо на море чайных чашек и любопытных глаз. – Давай-ка выйдем отсюда, друг. Позволь нам угостить тебя выпивкой.

– Не нужна мне ваша чертова выпивка, – точно змея прошипел мистер Кризи. – Мне нужно, чтобы жена вернулась.

Но выбора у него не было. Они вывели его из зала, точно тюремные надсмотрщики.

Я взглянула на миссис Форбс.

Она долго не сводила глаз с закрывшейся за ними двери.

Дом номер четыре, Авеню

27 июня 1976 года

Все улицы в нашем городке носят названия деревьев, и мы с Тилли, выйдя из зальной церкви, направились по аллее, отделявшей Платановую от Кедровой. По обе стороны от нас было развешено на просушку белье. Растянутое, точно паруса, над безлюдными садиками, оно томилось в ожидании хотя бы слабого дуновения ветерка, и, пока мы проходили мимо, капли воды звучно шлепались на бетонные плиты дорожки.

Тогда мы еще не знали, что даже много лет спустя люди будут вспоминать это лето, что каждый особенно жаркий день будут сравнивать с этим. А те, кто пережил это пекло, будут лишь качать головой и улыбаться, услышав от других жалобы на слишком высокие температуры. То было лето освобождения. Лето хопперов[7] и «Танцующей королевы»[8], лето, когда Долли Партон[9] умоляла Джолин[10] не отбирать у нее возлюбленного; все мы смотрели на поверхность Марса и чувствовали себя такими маленькими. Мы по очереди мылись в ванне в одной и той же воде, чайник заполняли лишь наполовину, а воду в туалете разрешалось спускать лишь в тех случаях, которые миссис Мортон деликатно называла «особыми». Проблема заключалась вот в чем: все домочадцы сразу понимали, когда у тебя имел место «особый случай», и это как-то смущало. Миссис Мортон объявила, что пора прекратить игры с ведрами и шлангами во дворе; мало того, она вошла в группу добровольцев, докладывающих о соседях, которые осмеливались поливать садики по ночам, в темноте. (Сама миссис Мортон использовала для поливки лишь воду, оставшуюся после стирки, что не возбранялось.) «Все наладится, если мы будем действовать дружно и слаженно» – так она говорила. Но я знала, что это неправда, потому как в отличие от всех пожелтевших газонов травка у дома мистера Форбса была подозрительно ярко-зеленой.