Среди гор - [277]

Ночью Сапарбай все же сумел с помощью товарищей добраться до дому, кое-как удержавшись в седле. Как орел и орлица, с воплями и плачем заколотились над сыном старые отец и мать. Бледная, как выстиранная тряпица, обезумевшая от горя, Зайна обнимала Сапарбая.

— Я не умру, не бойтесь, родимые мои! — шептал дрожащими губами Сапарбай. Но это была лишь попытка успокоить близких. Да, не хотелось ему умирать в самую цветущую пору жизни. Сердце умирает последним, до последнего вздоха оно бьется за каждую секунду жизни. Уже не подчиняется язык, некогда гибкий и красноречивый, уже не шевелятся руки, некогда сильные и ловкие, а сердце все еще нет-нет да и содрогает отрывистыми толчками могучее тело. Последними усилиями выпил Сапарбай чашку воды и тихо сказал: — Родимые мои, не считайте себя несчастными! Не плачьте! Я оставил вас нашей власти, нашему народу! Прощайте, не поминайте лихом.

Глубокой ночью, когда перевалило далеко за полночь, Сапарбай скончался. Как подрезанный молодой стебель, лежал он.

— Прощай, незабвенный друг, ты пал жертвой за народное счастье! — говорили друзья, стоя у изголовья Сапарбая.

…С рассвета аил погрузился в глубокую скорбь. Опечаленные люди с плачем шли ко двору Саякбая. Средь горя и скорби люди поглядывали в сторону гор. Туда смотрели все: и дряхлые старики, и старухи с трясущимися головами, и малые дети. Некоторые взбирались на пригорки и камни и отсюда смотрели на перевал.

— Вы видите теперь, во-он на большом снежнике появились!

— Вижу, как муравьи идут гуськом!

— Да, да, они идут по снежнику.

— У кого глаза зоркие, приглядитесь хорошенько, кто это — басмачи или наши доброотрядцы?

— Эх, если бы это были наши да изловили бы этих гадов!

А в это время на гребне хребта дул порывистый студеный ветер. Лица людей обжигало холодом.

Когда после трудного, мучительного подъема все же взберешься на перевал, то невольно задержишься на гребне, переведешь дух и оглянешься вокруг. Сразу же бросятся в глаза рядом стоящие горные вершины, обветренные сизые скалы. Глянешь чуть ниже, и перед тобой откроется широкая панорама снежных хребтов, седловин, ущелий, просторных зеленых урочищ. Среди завалов наносных камней в долинах вдруг блеснут чистые, как весеннее небо, озерки, а вокруг на альпийских лугах море ярких горных цветов. Даже издали заметно, как ветер колышет волны этого моря, и дух замирает от счастья и волнения. Кажется тебе, что ты стоишь на краю какого-то гигантского сказочного ковра, вытканного живыми цветами, камнями, лесами и озерами. А какое невыразимое волнение охватывает человека, когда он стоит в вышине и видит, как ручейками сбегают вниз бурные, пенистые реки! И нет слов, чтобы высказать все то, что вдруг раскрывается перед тобой в одно мгновение и что не дано увидеть человеку в такой гармонии и целостности, кроме как на этом перевале. Дай бог ясный день на перевале, и ты будешь потрясен от восторга, созерцая неповторимые картины природы. Но не всегда выпадает такое счастье. Вот и сегодня перевал хмур и суров. Туман застилал низины, тучи клубились над вершинами. Таинственно и загадочно переплетались в сыром сумраке горные гряды, где-то в тумане скрывались расселины и ущелья, темнели крутые скаты склонов. Где-то между скал, ущелий, теснин и широких долин вились древние тропы. В горах для знающего человека много дорог, и по какой тропе, через какое ущелье, через какой перевал уйдут басмачи, трудно сказать.

Ленивый гнедко старика Соке в дальнем пути всегда был неутомим и вынослив. Соке сейчас ехал впереди отряда.

— О-айт, дорогой Арибан! — обратился он к Лариону. — Не мы ли те люди, что родились в горах и ходили на перевалах в обнимку с тучами, не мы ли скакали по кромкам пропастей, так неужели мы не догоним бандитов? О-айт, Арибан, не оставим без мести смерть Сапарбая!

Невзрачные с первого взгляда, низкорослые, грудастые киргизские лошади, однако, необыкновенно выносливы в горах. Чем круче подъем, чем выше перевал, тем упорней идут они. Пот и хлопья пены стекают от ушей до пут, горячие, взопревшие лошади на глазах, кажется, меняют масти: гнедые становятся темно-булаными, карие — вороными, серые — пегими. Неутомимо и упорно шли кони доброотрядцев.

На подмерзшем за ночь снежном насте оставались следы копыт уходящих от преследования басмачей. Отряд шел не останавливаясь: то, что оставалось брошенным по пути басмачами, внушало тревогу. Вот едва живая стоит под скалой загнанная лошадь со вьюком на спине. А дальше лежит большой тюк, завернутый в ковер, в другом месте прирезаны трое жеребят, а под кустом нашли труп грудного ребенка, завернутого в тряпицу.

Отряд перешел еще через две бурные речки, поднялся на седловину хребта. Здесь валялась голова годовалого жеребенка. Большая стая стервятников неохотно поднялась с приближением людей. Отряд продолжал путь, растянувшись гуськом по тропе. Соке, ехавший впереди, вдруг остановился и слез с лошади, будто нашел что-то на земле.

Ларион догнал его.

— Что нашли, аксакал? — спросил он.

Соке держал в руке свежий конский помет.

— Золото нашел, целую горсть, будь ты неладен! — ворчливо ответил он.