Среди гор - [23]

Кто знает, может быть, Курман был бы покладистей, не поспорь он с Сапарбаем и Осмоном. Все в той же солдатской шинели он едет на серо-пегом коне Бердибая. То и дело бьет коня стременем в бока, конь идет рысцой, сердито прядает ушами и фыркает. Вот Курман и его спутники поравнялись с юртой старухи Аимджан… Конь остановился сам.

— Эй, Аимджан-эне, выйдите-ка сюда! — крикнул Курман.

Старуха сидела за чаем, накинув на плечи легкую шубу. Голос ее донесся из глубины юрты:

— Кто вы такие, верблюжата? Слезайте с лошадей!

— Некогда нам в каждой юрте сидеть за чаем. Выходите сюда сами, да поторопитесь.

— Поди-ка, Нуска, узнай, чего им надо, — послала Аимджан невестку. — Если хотят сказать что-нибудь, пусть говорят тебе.

Нуска встала, звеня серебряными подвесками на концах кос.

— Аимджан-байбиче, выходите сюда сами. Невестка ваша нам не нужна, — вновь раздался голос Курмана.

Из юрты послышалось недовольное ворчание, через минуту невестка открыла дверь, и вышла сама байбиче, поправляя накинутую на плечи шубу. Ее громоздкий, но аккуратно намотанный на голову элечек слепил глаза белизной, на пальцах блестели серебряные кольца. Большая с горошину родинка у правой ноздри придавала ее лицу суровость.

— По какому делу ты приехал, Курман? — спросила она, верхняя губа ее дрогнула: байбиче явно злилась. Она часто поправляла шубу, при этом позвякивала связка ключей на концах ее кос.

— Государственное дело. Не обижайтесь, байбиче, — сказал Курман. — Мы приехали не за налогами. Просим вас посылать свою дочь и невестку в Красную юрту, в ликбез. И сами вы должны ходить.

Возражать открыто байбиче не осмелилась и спросила уклончиво:

— Если все мы пойдем учиться, кто же будет работать дома?

— Справитесь, байбиче. Будете ходить в ликбез через день по очереди, юрта ваша не останется без женского глаза.

— Пусть невестка ходит, если ей хочется…

— В первую очередь посылайте дочь, — прервал Курман старуху, поняв, куда она клонит, — и сами приходите, Если отказываетесь от учебы, настаивать не будем, плюньте только трижды в небо и прокляните бога.

— Ой, бессовестный! — испугалась Аимджан-эне. — Ты что, стыд потерял? Побойся бога! Я лучше зимой и летом буду учиться, чем стану его проклинать!

— Включи в список, — коротко приказал Курман одному из своих спутников, — и запиши, что Аимджан-эне дала обещание учиться зимой и летом, а также учить свою дочь и невестку. Если же она не сдержит слова…

Курман не договорил, стегнул коня плетью и поскакал к другой юрте.

Айна вместе со всеми девушками аила пошла в Красную юрту. Но свободу ее ограничили. Тетушка следила за ней, приставили к Айне еще и шестилетнюю сестренку.

— Никуда от сестры не отходи, — строго наставляла мать девочку, — как только Айна кончит занятия, зови ее домой. Кто подходит, что говорит — все запоминай и рассказывай мне. Твою сестру могут увезти чужие люди, держи ее за подол. Поняла?

— Поняла, мама, буду стеречь сестру.

Девочка решила, что сестре действительно грозит какая-то беда, и строго выполняла поручение матери. Когда Айна, сидя на уроке, выводила буквы, сестренка старательно держала ее за подол, а иногда хватала за руку и портила ей работу. Когда к Айне подходил Сапарбай, учивший женщин грамоте, девочка не сводила с него глаз. Во время перерывов она ходила следом за старшей сестрой.

Есть поговорка: «В доме, где много кумыса, народу полно; дом, в котором есть девушки, подобен базару». С тех пор, как девушки и келин аила начали ходить в ликбез, вокруг Красной юрты можно было увидеть много оседланных лошадей. Одни были стреножены, другие пущены просто с волочащимися чумбурами, а третьи привязаны друг к другу. Над юртой развевался алый флаг, длинное древко которого было выведено наружу через дымовое отверстие. Юрту опоясывала красная лента, сотканная из шерсти, внутри помещение красиво убрали — в центре разостлали ковры, стены обтянули тушкиизами, повесили портреты Маркса, Энгельса, Ленина, членов правительства и крупнейших писателей. На двух столах, придвинутых друг к другу, лежали газеты, журналы, книги. Сюда спешила молодежь, приходили и приезжали за много километров жители других аилов, читали газеты и книги, а иные довольствовались тем, что рассматривали портреты и картинки. Заглядывали сюда и старики. Комсомольцы читали им вслух газеты, стихи, сказки.

— Вот как! — удивлялся старик Соке, слушая эпос «Кубланды». — Кажется, чалый конь Кубланды-батыра лучше, чем даже Айсарала нашего Иманбая. «Перепрыгивая через хребты, скалы, скакал его конь!..» Так ведь в книге сказано?

Соке с радостным изумлением подолгу разглядывал портреты.

— Ой, Сапаш, скажи, кто этот кудрявый мальчик? Кажется, он моложе всех, ни одной волосинки на подбородке его не вижу. Почему же он сел среди старших, почтенных людей, а?

— Это Пушкин, дорогой Соке, — ответил Сапарбай, смеясь. — Он поэт.

— Да, да, пенял. Это он написал книгу о батыре Кубланды, которую мне только что читали? Он, наверно, очень умный человек. А из какого он рода?

— Пушкин — русский поэт.

— Я и сам вижу, что он русский. У киргизов не бывает таких кудрявых волос. А где он живет, в городе или в аиле? Дети и жена у него есть, не знаешь?