Среди богомольцев - [2]

Все эти слухи и толки сводятся к тому только, что Афон – тихое пристанище иноков, место успокоение грешников, где обитают не люди, а ангелы, и притом несчастные ангелы, угнетенные земным правительством, и без всяких средств к пропитанию. Этим кончаются наши сведение о св. горе.

А между тем на Афоне, кроме чудес и нищенства, интересного очень много. Не говоря о том, что Афон представляет собою правильно организованное государство, имеющее свои законы, свою промышленность, свой флот, суд и расправу, оригинальное уже потому, что оно около пятисот лет существует без женщин, – там встречаются характеры интересные для психолога, начиная с фактов глубокого, почти идеального аскетизма, и кончая фактами грубого лицемерие и даже зверства, прикрываемого именем религии…

Мне пришлось прожить на горе Афонской 17 месяцев (1858 – 1859 г.) и объехать большую часть тамошних монастырей, скитов и келий. В течение этих долгих месяцев, единственными собеседниками моими были отшельники афонские. В часы, свободные от занятий, я по неволе вглядывался в их жизнь и нравы, и узнал многое, чего не могли заметить другие туристы при беглом обзоре Афона. Я тогда же записал многое, и эти записки послужили материалом для настоящей статьи.

Я не буду здесь касаться ни истории, ни палеографии Афона. Мне хотелось только представить на суд читателей ряд своих путевых воспоминаний, и в них, по мере возможности, изобразить быт современного нам афонского монашества, с его религией, суеверием, искусствами, промыслами и даже чудесами.

I. Первые впечатления Афона.

Переход из мира в царство монашеское. – Монастырь Есфигмен и его устройство. – Местные нравы и обычаи. – Беседа с русским отшельником. – Всенощное бдение. – Несколько слов о греческом пении.

В окрестностях Афона [2], на несколько десятков верст кругом, рассыпаны дачи и подворья монастырские, и между народом, в городах и селах, шныряют обитатели афонского царства, как муравьи около своей кучи. Но там ещё мир, там кипит деятельность человеческая, слышится весёлый говор, задушевный смех и песни народные. Там самое монашество не сохраняет строгого стиля афонского и носит заметный мирской отпечаток. Чем ближе к Афону, тем заметнее его влияние на дела мирские: чаще встречаются монахи, сильнее развито суеверие в простом народе. Последняя грань, где ещё легко дышит семейное человечество (на пути от Солуня), это небольшой городок Ериссо, в 25 верстах от ближайшего к миру афонского монастыря Есфигмена.

Помню я тот грустный вечер, когда мы покинули Ериссо и впервые увидели пустыни афонские. Была суббота, полевые работы кончились; поселяне и поселянки бродили по городу веселыми группами. Чуялся праздник гадали девушки о завтрашнем дне, переглядываясь с молодыми паликарами; где-то играли на свирели… А нам, в это время, два монаха с подворья навьючивали мулов, снаряжали в путь-дорогу на гору Афонскую. К вечеру мы тронулись, сопровождаемые толпою любопытных, при лае собак со всего околодка. Поселяне просили нас молиться покрепче и привозить им благодати. Мы обещались.

И вот едем по берегу моря. Море плещется весело, птицы реют в воздухе, а что-то невесело на сердце. Прежде, когда Афон был ещё далеко от нас, меня влекло к нему любопытство, а теперь и любопытство куда-то подевалось: жалко стало покидать мир божий…

Плещется море. Но жизнь уже замирает: тише становится в воздухе, местность безлюднее. Начинается крутой подъем на первые отроги афонского хребта. Здесь стоит таможенная будка. Из этой будки высунулся сонный сборщик и лениво обругал нашего проводника. Тот бросил ему несколько мелких монет и двери таможни захлопнулись. Едем дальше, выше, дорога так крута, что мулы наши едва поднимаются. Моря уже неслышно; кругом ни души… И вот стоит большой деревянный крест, исписанный начальными буквами крестной молитвы. Это граница Афона и мира, сюда уже не переступают веселье и радости жизни земной.

Едем дальше. Жизнь замерла. Кругом ни звука, ни движенья. Деревья стоят неподвижно, точно на картине. Здесь уже не мир, а царство отшельников; а сердце так и ноет, голова кружится, хочется верить во что-то таинственное.

– Скоро и монастырь увидим, – проговорил громко проводник наш; я вздрогнул: так страшно было слышать человеческий голос среди этой пустыни. Проводник прикрикнул на мулов и затянул какую-то песню; но не выходила песня, не так пелась она, как на родине. Видно было, что проводник сам хотел развеяться: тоже забрала тоска. И всех, говорят, забирает она при этом переходе из мира в царство монашеское.

Но вот кончается этот пустынный переход, и местность начинает понемногу оживляться. Встретились два старика-монаха с котомками и низко поклонились нам, примолвив: «благословите!» вместо: «здравствуйте!» Пасется стадо мулов с огромными звонками, но как пасется: стоят мулы, как статуи, понурив головы и только машинально обмахиваются хвостами; им тоже скучно. На горе, из-за кустов, выглянули местами белые домики в одиночку, показались виноградники и огороды… Легче стало: какая ни на есть, а все-таки жизнь видна.

– Вот Есфигмен, глядите! сказал проводник.