Сражаясь с 'летающим цирком' (Главы 1-14) - [9]

Четыре или пять чёрных облачков дыма далеко позади и ниже меня - вот и все, что удалось рассмотреть.

Я знал, что это были за облачка: "Арчи"! Немцы стреляли по мне восемнадцатифунтовыми снарядами со шрапнелью. И батарея, стрелявшая ими, оказалась очень знакомой. Нам уже рассказывали о самой точной батарее в секторе, с которой столкнулась союзная авиация. Она располагалась в пригороде Сюипа (Suippe). Именно Сюип находился под моим левым крылом. Одна миля к северу от Сюипа - точное место расположения знаменитой батареи. Взглянув вниз, я различил это вполне явственно. К тому же я понимал, что они видят меня более отчетливо, чем я вижу их. И, возможно, в их распоряжении имеется ещё несколько снарядов, которыми они намерены швырнуть в меня.

Мне никогда не забыть, насколько я был испуган и как взбешен, стоило мне вспомнить старых пилотов, которые прикидывались, что им даже нравятся эти "Арчи". Они как раз рвались вокруг в ужасающей близости, наполняя меня мстительным желанием вернуться домой хотя бы для того, чтобы вывести на чистую воду этих "опытных" пилотов, которые рассказывали новичкам, что зенитная артиллерия - безвредный пустяк. Они утверждали, что каждый снаряд стоит от пяти до десяти долларов, а наши утренние полеты над батареями "Арчи" - не более, чем увеселительные прогулки, которые обходятся германскому правительству в миллионы долларов. И я был достаточно наивен, чтобы верить этим ветеранам. Да любой из этих снарядов может попасть в меня, так же как и способен разорвать все в радиусе сотен ярдов. То, что ни один из них ещё не достал меня, целиком зависело от везения, а вовсе не благодаря тупым советам этих зубоскалов. Парни, которые надули меня своим преступным остроумием, вызывали большее негодование, чем артиллеристы, в меня стрелявшие.

Никогда прежде я не ценил столь высоко близкое плечо друга. Я вдруг заметил, что рядом летит майор Лафбери. Почти подсознательно я повторял его маневры и понял, что каждый такой маневр - слово ободрения. Казалось, его машина обращается ко мне, утешает и показывает: до тех пор пока я буду следовать за ней, опасности нет.

Постепенно моя тревога улетучивалась. Я стал следить за направлением черных клубов за мной. Я привык к кратковременному беспокойству, которое вызывали разрывы: после каждого из них я почти механически поднимал машину легким нажатием на ручку управления, которой подчинялся "Ньюпор". Меня захлестнула волна радости, от сознания, что больше не ощущаю ни дурноты ни страха перед рвущимися снарядами. Хвала Юпитеру, суровое испытание пройдено! Ликование охватило меня, когда я понял, что прошёл долгожданное и наводившее страх посвящение. Всем сердцем я ощущал: со мной всё в порядке. Я могу летать! Я мог летать над вражескими позициями, как и остальные ребята, казавшиеся мне недосягаемыми. Всецело забыты недавние страх и ужас. Осталось лишь глубокое чувство удовлетворения и признательности; оно согревало меня до такой степени, что я даже осмелился надеяться - теперь я настоящий пилот. Хотя я не боялся врага, мне следовало остерегаться недостатка ясного ума.

Это чувство уверенности в себе, возникшее после часа, проведенного над батареей около Сюиппа, наверное, одно из наиболее ярких воспоминаний. За внезапным избавлением от первого смертельного страха пришла безграничная уверенность в собственных силах. Я обожал летать. Я был знаком с моторами всю свою жизнь. Меня привлекали разнообразные виды спорта. Удовольствие от автогонок не могло сравниться с тем, что, как я верил, придет во время воздушных боев во Франции. Удовольствие от возможности сбить человека привлекало меня не более, чем перспектива быть сбитому самому. Сама идея войны была мне отвратительна. Но возможность противопоставить свой опыт и уверенность таким же качествам немецких авиаторов и показать, чего стоит их хвалёный героизм в воздушных стычках, пленяла меня. Я не забыл о своей неискушенности в стрельбе. Но я знал, что смогу быстро обучиться этому. Способность противостоять жестокостям и ужасам войны - вот в чём я действительно жаждал удостовериться. Если бы её можно было завоевать в бою. Уж свою бы я отстоял в противоборстве с любым пилотом.

Подобная уверенность в себе значительно ускорила мое обучение полетам. После двенадцати полетов [вероятно, имеются в виду вывозные полёты - прим. пер.] во Франции, я решился на самостоятельный вылет. После того одиночного полета, я пилотировал несколько различных типов машин, не испытывая опасений.

Я бороздил вражеское небо в состоянии экстатической медитации, когда неожиданно обнаружилось, что майор Лафбери ведёт нас домой. Я бросил взгяд на часы панели приборов. Почти десять часов. Мы в воздухе около двух часов, и топливо должно подходить к концу. Наши быстроходные машины не в состоянии нести большой запас бензина или масла, так как каждый лишний фунт веса оборачивается потерей скорости или скороподъемности аэроплана.

Мы постепенно снижаемся, пока не оказываемся в окрестностях аэродрома. Милый уголок Франции, нетронутый войной, простирается под крыльями наших "Ньюпоров" мирным контрастом той уродливости, что осталась за нашими спинами. В низинах, насколько хватает глаз, все еще лежит немного снега, так как несколькими днями раньше над этим районом пронеслась сильная буря.