Спящий тигр - [23]

Она протянула фотографию Джорджу. Он взял снимок, не сводя глаз с ее лица. Потом спросил:

— Сколько вам лет?

— Двадцать.

От облегчения Джордж почувствовал слабость в ногах. Чтобы скрыть это, он быстро перевел взгляд на фотографию, которую дала ему Селина. Несколько мгновений он молчал, а потом, как Родни несколько дней назад, поднес ее к свету. Помолчав еще немного, Джордж спросил:

— Как его звали?

Селина сглотнула.

— Джерри Доусон. Те же инициалы, что и у вас.

— Вы не могли бы немного рассказать о нем?

— Я почти ничего не знаю. Видите ли, мне всегда говорили, что он погиб еще до моего рождения. Мою маму звали Гарриет Брюс, она умерла сразу после моего рождения, так что меня вырастила бабушка и я ношу ее фамилию — Селина Брюс.

— Бабушка. Мать вашей матери.

— Да.

— И вы нашли эту фотографию?..

— Пять лет назад. В книге моей мамы. А потом я… мне подарили Фиесту в Кала-Фуэрте, и я увидела ваш снимок на обложке и решила, что на нем то же самое лицо. Тот же человек. Вы.

Джордж Дайер ничего не ответил. Он отошел от раскрытых дверей и вернул ей фотографию. Затем прикурил сигарету, потушил спичку и бросил ее в пепельницу, точно в центр.

— Значит, вам всегда говорили, будто ваш отец погиб. А на самом деле?

— Я не знаю. Но бабушке он никогда не нравился. Она не хотела, чтобы он женился на маме. И когда я увидела фотографию, то подумала — может, случилась какая-то ошибка? Может, он вовсе не погиб? Вдруг его ранило и он потерял память? Такое случается, вы же знаете!

— Но не с вашим отцом. Он действительно мертв.

— Но вы…

Он сказал очень мягко:

— Я не ваш отец.

— Но…

— Вам двадцать. Мне тридцать семь. Возможно, я выгляжу гораздо старше, но мне всего тридцать семь. Я даже не был на войне — той, которую вы имеете в виду.

— Но фотографии…

— Насколько я знаю, Джерри Доусон был моим троюродным братом. Наше с ним сходство — одна из причуд наследственности. На самом деле мы не очень-то и похожи. Снимок вашего отца и фото на обложке моей книги сделаны с разницей во много лет. И я никогда не был таким красавцем, даже в свою лучшую пору.

Селина неотрывно смотрела на него. Она никогда не видела, чтобы человек был таким загорелым; кому-то надо было пришить верхнюю пуговицу на его рубашке, потому что ворот распахивался слишком сильно, обнажая заросшую темными волосами грудь, а рукава он небрежно закатал до локтей, словно поленился застегивать манжеты. У нее было странное чувство, будто она не управляет своим телом, не знает, как оно поведет себя в следующий миг. Может быть, у нее подогнутся колени, а может, она набросится на него с кулаками, потому что он стоит тут и говорит, что он не ее отец, что все неправда, что Джерри Доусон умер…

Он все еще говорил, пытаясь проявить снисходительность: «…очень жаль, что так вышло. Не стоит винить себя… кто угодно мог ошибиться… в конце концов…»

Она почувствовала, как к горлу подкатился болезненный ком, а его лицо, находившееся совсем рядом, внезапно стало размытым, потеряло очертания, словно она уходила под воду. Весь день она мучилась от жары, но тут ее внезапно пробил озноб, а по всему телу — даже по голове под волосами — побежали мурашки. Словно издалека до нее донесся его голос: «С вами все в порядке?», — и она поняла, что, к своему стыду, не упадет в обморок и не кинется на него в приступе ярости, потому что слезы предательски прорвались наружу и потоком хлынули из глаз.

6

Она сказала:

— Носовых платков у вас, скорее всего, нет?

Платков не было, но он принес коробку бумажных салфеток и сунул ей в руки. Она вытащила одну, высморкалась и пробурчала:

— Вся коробка мне не понадобится.

— Я в этом не уверен.

— Простите. Я не хотела. В смысле, не хотела расплакаться.

— Уверен, так и было.

Она вытащила еще одну салфетку и снова высморкалась.

— Я так долго ждала. И мне вдруг стало ужасно холодно.

— Сейчас и правда холодает. Солнце скрылось. Объявлено штормовое предупреждение. Пойдемте присядем на диван.

Он взял ее под руку и проводил до великанского дивана, а поскольку она все еще дрожала, набросил красно-белый плед Селине на колени и сказал, что нальет ей бренди. Она ответила, что не любит бренди, но он все равно пошел на кухоньку, и она смотрела, как он достал бутылку и стакан и налил напиток.

Когда он протянул ей бренди, Селина сказала:

— Мне надо что-нибудь поесть.

— Сначала выпейте.

Стаканчик был маленький, с толстым дном; бренди Джордж не разбавил. Селина с содроганием проглотила содержимое, отдала ему стакан, и он пошел снова на кухоньку, по пути пошевелив угли в очаге и подбросив туда поленце. Зола взлетела и осела обратно, покрыв полено серой пылью. На глазах у Селины угли тут же затеплились красным и по ним заплясали крошечные язычки пламени.

Она сказала:

— Вам даже не понадобилась растопка… огонь уже горит.

— Здесь умеют строить печи. Что вы хотите поесть?

— Мне все равно.

— Суп? Хлеб с маслом? Холодное мясо? Фрукты?

— Можно мне супа?

— Он консервированный.

— Если вас не затруднит…

— Не больше чем утешать вас, если вы опять разрыдаетесь.

Задетая, Селина повторила:

— Я не собиралась плакать.

Пока грелся суп, он присел на краешек очага и заговорил с ней.