Спящий мореплаватель - [103]

— Революция — это всегда риск, перегибы, путаница. В любой революции совершаются ошибки. Это неизбежно.

— Да, конечно, ошибки, перегибы. Когда эти ошибки и перегибы позволяет кто-то, они называются убийствами. Элиса, где Яфет? Иди поговори о равенстве с Яфетом. Где твой племянник, Элиса? Ты никогда не видела, как он стоял и смотрел туда, за горизонт, в направлении Севера, который ты так ругаешь? Пожалуйста, дочка, скажи мне, где Яфет? Куда уплыл он на лодке, которой лет больше, чем тебе?

Элиса снова села. Откинула голову назад, как будто на потолке хотела найти нужные слова, чтобы ответить отцу.

— Революция! То еще словцо! Насколько я знаю, революция означает изменение, а здесь единственное изменение — это то, что все пришло в упадок. И больше никаких перемен, потому что диктатуры не любят перемен. Они предпочитают, чтобы все замерло. Тирании предпочитают смерть жизни, они жиреют от паралича. Они хотят, чтобы ничто не двигалось, не дышало, не думало. — Он сделал паузу и посмотрел своим единственным глазом в глаза каждого из присутствующих. — Обрати внимание на одну деталь, Элиса, — мы назвали по имени твоего крестного отца. Мы, ничуть не стесняясь, сказали: Фульхенсио Батиста! Но есть имена, которые даже здесь, в нашем доме, в доме на затерянном пляже, мы не осмеливаемся произнести. Даже здесь, на кухне, в этом, в нашем, доме мы боимся.

Элиса пришла в замешательство и опустила голову.

— Ты не понимаешь, папа, ты так и не понял, и это странно, потому что ты хороший человек.

— Что еще я должен понять? Человек, которым ты восхищаешься и который, по-твоему, никого не убивал, был гангстером, входил в университетскую банду. И придет день, когда станет известно, сколько убийств было совершено во имя свободы.

— Социальная справедливость диктует свои законы, — выдохнула Элиса так тихо, что Полковник не услышал ее.

— Я уже достаточно понял, дочка. Раньше мы, как ты говоришь, были в лапах империи под названием Соединенные Штаты. Теперь мы в лапах другой империи, под названием Советский Союз. Раньше нами управлял президент из Вашингтона. Теперь нами управляет царь из Москвы. Да-да, царь, хоть и одет как мужик. Эта страна катится в пропасть, тут и понимать нечего. Раньше были богатые и бедные, справедливость и несправедливость, сегодня все превратилось в бедность, бедность для всех, и в несправедливость, огромную, беспредельную несправедливость и справедливость, которая действует для единиц.

— Это не так, папа! Раньше только некоторые жили, а остальные… Ты же знаешь, что люди умирали от голода…

— Лучше умирать от голода, чем от страха.

— Слова, это просто слова, папа.

— Постоянный страх, и это ты называешь жизнью? Этот страх в каждом из нас — это та справедливость, о которой ты говоришь?

— Свободу нужно отстаивать.

— Вот так свобода, которая возводит стены, чтобы защитить саму себя. Что за дерьмо!

— Наша страна ведет войну, войну с одной северной страной, которую ты так любишь.

— Брось, Элиса, какая, к чертям собачьим война! Эту войну придумали, чтобы построить стены повыше и чтобы мы все сидели тихо и спокойно, как живые трупы. Знаешь, что посоветовал своему сыну римский император Септимий Север, будучи на смертном одре? «Сын мой, если хочешь быть хорошим императором, обогащай солдат, пренебрегай остальным».

— Как раз это и делали мелкие тираны банановых республик. Если бы этот монстр, так обожаемый тобой, этот Север, куда, по твоим словам, сбежал мой племянник, мог, он бы сожрал нас, как сожрал Пуэрто-Рико.

— Вот я тебя слушаю, Элиса, и поверить не могу. Не может быть, чтобы это говорила ты, моя любимая Элиса, такая образованная, такая утонченная, этими фразами из учебника марксизма-ленинизма. Так вот, по мне, было бы совсем неплохо, если бы нас постигла участь Пуэрто-Рико, по крайней мере, у нас была бы демократия и законы и мы были бы людьми, которые могут сесть в самолет и улететь хоть на Северный полюс, если захотят.

— И свобода тебя не волнует?

— Напротив, очень волнует. Я хочу быть свободным. Но я не хочу, чтобы жадные до власти и только к ней стремящиеся субъекты под предлогом того, что желают мне добра, заковывали бы меня в цепи во имя моего же блага. Мне не кажется справедливым, что меня сковывают по рукам и ногам, засовывают в каталажку, а я еще должен быть благодарен, потому что это все во имя моего блага. Я бы предпочел, чтобы…

Полковник не смог или не захотел закончить фразу. Элиса не ответила. Не могла ответить. Она подумала, что отец расставил ей ловушку и она попалась как миленькая, даже не заметив ее. Она понимала, что после обвинений в высокопарном пустословии все, что она ни скажет, будет пустым звуком, фразами из учебника марксизма-ленинизма, как он сказал. И она почувствовала себя бессильной. Яростно замотала головой. Открыла рот, словно собираясь закричать, но не закричала. У нее были красные глаза. Мамина подошла и погладила ее по голове.

— Дочка, тебе с этим жить, мне, к счастью, не придется, — сказал Полковник мягко. — Катастрофа становится все более очевидной, и однажды путь к отступлению будет отрезан. Не позволяй обманывать себя красивым речам, нелепым гимнам и не менее нелепым лозунгам о социальной справедливости. Ты знаешь, что такое демократия, не мне тебе рассказывать. Это единственная возможность для нас построить нормальную жизнь.