«Спящий институт». Федерализм в современной России и в мире - [22]

. Географические различия усугублялись также и тем, что лишь одно, западное, побережье Малайи было удобным для мореплавания, в то время как с восточного берега навигация затруднена особенностями береговой линии и рельефа. Фундаментальная непохожесть регионов, родственных в этническом отношении и потому заведомо тяготеющих друг к другу, сочеталась с постоянным наличием внешней угрозы. С XIX века над малайцами довлело неприятное соседство с Сиамом – державой, которая не только смогла избежать европейского владычества, но и была довольно влиятельной по здешним меркам, особенно после вступления в альянс с милитаристской Японией в годы Второй мировой войны. Тем самым соблюдалось пресловутое «условие обороны», которое Уильям Райкер, например, считал важнейшим стимулом к образованию любого федеративного союза[93]. Устойчивое ощущение опасности заставляло раздробленные малайские султанаты держаться вместе.

Интересно, что действие этого фактора оказалось весьма продолжительным. В середине XX столетия, когда вопрос о вассальной зависимости малайских земель от Таиланда уже не стоял, мощнейшим фактором сплоченности материковой и островной частей Малайзии выступила территориальная близость с Индонезией – революционным и стремительно национализирующимся государством, которое только что освободилось от голландского господства и теперь присматривалось к близлежащим территориям. На рубеже 1950-х и 1960-х годов правительство президента Ахмеда Сукарно, угрожая войной, заставило бывшую метрополию передать под индонезийскую юрисдикцию Западный Ириан, являющийся частью острова Новая Гвинея, причем посрамлению голландцев тогда не помешало даже заступничество США. И хотя индонезийский лидер настаивал на том, что захват Западного Ириана был всего лишь логичным завершением национально-освободительной революции, недоброжелатели постоянно напоминали о призывах к созданию «великой Индонезии», озвученных Сукарно в 1945 году и предполагавших включение в ее состав всей территории Борнео, португальского Тимора, Малайи и Сингапура.

Англичане между тем, демонтируя свою империю, в конце 1940-х годов решили полностью покинуть остров Калимантан, чем поставили правителей и население получивших самоуправление бывших коронных колоний Саравак и Северное Борнео (Сабах) перед нелегким выбором: или добровольно присоединиться к Малайской Федерации, или быть поглощенными близлежащей Индонезией. (Одновременно о своих притязаниях на освобождающиеся британские земли поспешили заявить и Филиппины, ревниво следившие за экспансионистскими устремлениями островных соседей-конкурентов.[94]) Как справедливо указывал британский МИД в июле 1962 года, «в долговременной перспективе наиболее вероятной альтернативой “большой Малайзии” станет “большая Индонезия”. …Если британские территории на Борнео не войдут в Малайзию, то их, вероятнее всего, рано или поздно проглотят Индонезия или Филиппины, или же они превратятся в форпосты коммунистического Китая»[95]. Соответственно, опция устойчивой независимости вообще не рассматривалась уходящими колонизаторами в качестве реалистического сценария, поскольку обе территории были несостоятельными в экономическом плане. В этом, кстати, они заметно отличались от находящегося под британским протекторатом соседнего Брунея, нефтяные богатства которого позволили местным элитам успешно воспротивиться британскому желанию присоединить султанат к Малайзии, подняв на его территории вооруженное восстание, подготовленное с индонезийской помощью[96]. Это произошло вопреки тому факту, что подавляющее большинство населения Брунея также составляют малайцы.

Федерализм, как известно, привлекателен тем, что предлагает обособленным национальным, лингвистическим или территориальным сообществам преимущества проживания в большой системе, не требуя при этом стопроцентного вхождения в нее. Поэтому неспособные взвалить на себя ношу полноценного самоопределения новые политические образования, рождающиеся в ходе деколонизации, повсеместно «приценивались» и к федералистским сценариям. Хотя, как уже было сказано, для Саравака и Сабаха предложения не ограничивались малайской моделью; и в период, предшествовавший изгнанию голландских колонизаторов, и после провозглашения республики индонезийские лидеры также экспериментировали с федерализмом, хотя это получалось у них намного хуже, чем у малайцев. В конечном итоге идея федерации в Индонезии была объявлена ловушкой для молодой государственности, оставленной прежними хозяевами, – и от нее отказались, взяв за основу унификаторский проект[97]. Этим умело воспользовалась британская администрация, приложив немалые усилия к обеспечению добровольного вхождения бывших подданных ее величества под юрисдикцию Куала-Лумпура. С одной стороны, англичане очень хотели избежать обвинений в пренебрежении правом колониальных народов на самоопределение, тем более что на Борнео под их управлением проживали даяки и прочие туземные этносы. С другой стороны, на правительство в Лондоне самым негативным образом действовал все более очевидный крах африканской Федерации Родезии и Ньясаленда, смонтированной британскими колониальными ведомствами без малейшего учета мнений чернокожего населения. (Об этом интересном опыте, его зарождении и причинах провала речь пойдет в следующей главе.) Неслучайно премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан, касаясь судьбы владений короны на Борнео, отмечал в своем дневнике, что еще один федеративный «союз под дулом пистолета» кабинету точно не нужен