Спящие пробудятся - [165]

Суданец Джаффар, набычившись, не спускал взгляда с учителя. С того часа, как вышли они из Изника, не отставал он от него ни на шаг. Как-то само собой получилось, что взялся он охранять шейха. Любой ценой. Чересчур много незнакомых подходят к нему, слишком близко подходят, уж очень учитель прост, каждого допускает. Не то чтобы Джаффару пришло в голову ставить это Бедреддину в упрек, нет, он понимал: учитель занят другим, не до себя ему. Значит, другие, и он, Джаффар, прежде всех, должны думать о нем. Как Маджнун ловит бессмертное слово учителя, так он, Джаффар, следит за каждым его движением, Что поделать, так устроено: бессмертный дух обретается в бренном теле. На чем, кстати, думают переправлять лошадей? Шейх немолод, а путь длинный. Не вздумали бы оставить коней в лесу…

Раскинув руки, лежал в траве и глядел в синее небо Шахии, один из полутора десятков акынджи, что решились идти с Бедреддином. После того как нынешний османский султан удушил их государя Мусу Челеби, они бежали в Валахию. Кой-кто здесь прижился, пошел на службу господарю Мирче. Шахин не захотел. Не ушел он воевать и за явившегося из плена последнего царевича Мустафу, как сделали многие из его товарищей. После вольницы Мусы, ненавидевшего беев, не лежала у Шахина душа ни к какой бейской службе.

За два года на чужбине спустил Шахин все, что было в заветной кисе. Кой-как перебивался. Остались лишь сабля да конь: без них он не акынджи. И вот конь околел. Ни заговоры, ни лекари не помогли. Не явись Бедреддин — конец Шахину. Сгинул бы или спился с круга… У гявуров это просто.

Кадиаскера Бедреддина акынджи любили, как своего государя Мусу. За справедливость, за то, что не давал спуска великим беям. А теперь, видно, и вовсе не даст. С ним Шахин был готов идти куда угодно. Только вот коня б раздобыть?!

Глядел Шахин в небо, следил за медленно таявшим облачком и не замечал, как смотрит на него десятник болгарских войнуков Живко. Хорошо молодым, думал десятник, как этот вот акынджи, что развалился в траве и грызет себе стебелек. А если тебе за сорок — вот и усы седые повисли, есть ли у тебя время, чтоб, исправить ошибки, искупить грехи, воротить потерянное? Был он верен воинской клятве. Когда, почуяв слабость Мусы Челеби, побежали беи, как мыши из горящего стога, воевода азапов Иззет-бей, а с ним и войнуки Живко стояли до конца. Потом, устрашившись мести нового султана, укрылись в Валахии. Приняли их там хорошо. Сам господарь Мирче Старый был ласков с Иззетом-беем, но что за жизнь на чужбине, среди чужих людей и чужих обычаев?! Живко хотел еще земными глазами увидеть свою семью. Где-то под Загорой бедовала его жена, росли сыновья. А нет, так хоть умереть на родине. Воевода Иззет-бей тоже подался было вместе с шейхом в Румелию, но в последний миг передумал. И его, Живко, отговаривал. Жаль-де мне тебя, старый воин. Сложишь понапрасну свою голову. Дошел до меня слух, что наместник шейха Бедреддина в Айдыне и бывший его управитель Бёрклюдже Мустафа отобрал всю землю у служилых людей, а добро объявил общим. За что же тогда кровь лить? Шейх или в уме повредился или сам хочет стать султаном.

Впервые не поверил своему бею Живко. Конечно, кто такой десятник войнуков и кто такой верховный судья державы, пусть даже бывший? И сравнивать грех! А все же чуял он в шейхе своего, одной с собою породы, что ли. По верности слову, по сочувствию малым сим, особливо крестьянам. Все предки Живко пахали землю, он один решил выбиться в люди, да вот не выбился. Что ж, пусть Иззет-бей остается, беям везде хорошо. А он пойдет с Бедреддином. И если суждено ему пасть костью, то на родной земле и за правое дело, чтоб не помыкали больше людьми, как скотом.

Глядя на запутавшегося в траве кузнеца, Бедреддин думал об Иззете-бее. Как только узнал воевода азапов, что бывший кадиаскер Мусы объявился в Валахии, прискакал со своими людьми в грязную добруджскую деревеньку. Соскочив с коня, припал к рукам шейха, возложил их со слезами себе на голову, в знак почтения и повиновения. Не забыл-де, как жаловал верховный судья простых воинов, азапов, султанских рабов, и будет, мол, помнить до конца дней. Хоть кадиаскерство было делом прошлым, а все же взволновала встреча и Бедреддина. Помнил он Иззета-бея как одного из честнейших, достойнейших воевод. За эти годы Иззет-бей стал одним из собеседников валашского господаря Мирче Старого, так сказать, советником по османским делам, пользовался влиянием. Он просил Бедреддина тотчас отправиться с ним ко двору. Он-де употребит все свое влияние, дабы исполнилась любая воля шейха.

У Бедреддина было одно желание: как можно скорей войти в османские пределы, Зажечь огонь Истины близ османской столицы. Не до бесед при дворе, не до беев и господарей было ему теперь. И без того знал: Мирче Старый — друг Исфендияру-бею, потому что так же, как он, ненавидит, так же, как он, боится султана. И потому господарь не станет чинить препон, пропустит через свои владенья, как пропустил до него и Мусу, и Мустафу Челеби. Если же пожелает оказать помощь, то он, Бедреддин, с благодарностью примет ее. С тем и отбыл обратно Иззет-бей, оставив с Бедреддином десятника Живко, пообещав вскоре вернуться, чтобы соединиться с шейхом в его походе.