Спуск под воду - [14]

Я прикинула Пушкина, Пастернака, Некрасова, Ахматову. Да, все отсюда. Все сюда. "Все так", как пишется при проверке телеграмм. Все слова растут из этой земли и, надышавшись здешним воздухом, тянутся к небу, как эти березы. Читая, я чувствовала не только прелесть стиха, но и то, как он изнемогает и радуется самому себе. Губы счастливы были встречаться со словами, слова с губами.

Сурово метелица выла

И снегом кидала в окно.

Невесело солнце всходило.

В то утро свидетелем было

Печальной картины оно.

"Мороз - красный нос" - сплошная музыка, потоки музыки - не потому ли в детстве я плакала над каждой строкой? Взять обыкновенные слова "снегом кидала в окно" и сотворить из них симфонию!

Я услышала голоса позади и умолкла. Наверное, люди тоже слыхали меня люди всегда слышат, когда я читаю стихи сама себе и это им всегда смешно... Журналист с женой шли позади меня и нагнали.

Она приехала к нему на три дня погостить. Сегодня я уже видела ее издали. Высокая, сильная женщина, наверно красивая - если красота это стройные ноги и сильный стройный стан. Она казалась особенной крупной, белозубой, сильной рядом с узкоплечим журналистом в очках. Мне некуда было свернуть и дальше мы пошли вместе. Радость погасла во мне, прогулка была испорчена. Дальше у Некрасова там такие чудеса! Я боюсь и не люблю чужих и чувствую их всегда сразу.

- Это вы читали стихи? - спросила жена журналиста.

- Я.

- Кому же вы их читали? - спросила она, не умеряя быстрого и легкого шага и идя впереди нашей цепочки.

- Себе, - сказала я, - кому же еще.

Журналист мешковато брел позади нас. С тех пор, как я увидела его лицо там, на мосту, я подумала было, что выдра и затейливый набалдашник быть может и случайны и не имеют к нему такого уж прямого отношения. Но теперь, когда я увидала ладную фигуру жены, сумку, надетую через плечо, услышала ее голос и смех, - я подумала: нет, и выдра и набалдашник не зря. Имеют.

Жена приостановилась, вынула из кармана горсть семячек и протянула их мне на ладони:

- Хотите?

- Нет. Спасибо. Ногтями открывать - руки мерзнут, а зубами я не способна.

- Что вы! Ртом - самый смак. И как можно дальше плюнуть! - и, засмеявшись, выплюнула перед собой на тропинку горсть шелухи. Две-три черные скорлупки прилипли к стволу березы.

- А что это вы декламировали? - осведомилась она. - Есенина?

- Нет, почему же Есенина. Пушкина, Пастернака, Некрасова.

- Пастернак очень неясно пишет. Мы недавно с Сережей читали - помнишь, Сергуля, у Степановых?

- так даже обхохотались все. Ничего не понять.

Я оглянулась на журналиста. Он шел, робко ссутулясь... Он понапрасну боялся: спорить я не собиралась.

"Какая, однако, разоблачающая вещь жена" думала я, идя позади стройных бедер и веселых плевков. Вот "ртом самый смак" - это представляется ему остроумием; а лошадиная сила и легкость шага - красотой; этот тупой смех чистосердечием. В этих плевках он видит что-то непосредственное, милое, детское, а может - и близость к народу".

Мы вошли в дом. Супруга зорко проследила, куда и как повесили пальто, поставили боты и палку. Я пошла к себе.

По коридору один, куря, бродил Билибин.

- Гуляли? - спросил он бархатным красивым голосом. - На щеках у вас розы.

Я поглядела на него. Зачем он так со мной говорит? После леса! После того вечера!

Он сразу догадался, что взял неверный тон, и перестал улыбаться.

- Пойдемте после чая. Я постучу к вам. Можно? - спросил он, отбрасывая папиросу, как улыбку.

- Пожалуйста.

Я торопилась в ванну. Какое это наслаждение - горячая ванна после студеного воздуха, блестящий кафель, мутно отражающий очертания тела, запах хвои, охватывающий тело вместе с упругой водой! Если бы еще тишина наслаждение было бы полным.

Но нет, в соседней кабине, отделенной от моей зыблющимся суровым полотном, я услышала голос темноглазой дамы - Валентины Николаевны. Не голос, а голосок.

- Долго мне еще? - Она шлепнула ладошками по воде. - А если я больше не хочу?

Мне стало смешно. Я сразу услышала по ее голосу, что говорит она не для меня и не для Гали - дежурной по ванной. Иначе зачем ей было быть такой хрупкой, ребячливой, плескающейся? И в самом деле, где-то неподалеку от нас кашлянул кто-то баском. Кажется, кинорежиссер.

В двух соседних кабинах - одной смежной со мною и другой последней в нашем ряду - беседовали, принимая ванну, двое писателей приключенцев. Один приключенец-фантаст, другой - приключенец просто. Я не раз видела их в гостиной, многозначительно молчащими над шахматной доской.

- У вас "Олимпия"? - спросил теперь один.

- Нет, "Корона" - новой серии, портативная. Молчание. Сопение. Плеск воды.

- И сколько вы делаете страниц в день? - допрашивал приключенец просто.

- Ну, это зависит, - отвечал фантаст... - Если какие-нибудь описания природы - то можно и пятнадцать-двадцать сделать... Или психология героев, тогда быстро. А вот если что-нибудь техническое... тогда, конечно, медленнее идет. Труднее.

Замолчали. Обдумывают новый вопрос из области литературной теории.

Я услышала в кабине Валентины Николаевны булькание. Она видимо открыла кран и напускала в ванну воду.