Спрятанные во времени - [18]

Закрывшись, он минут десять стоял в абсолютном оцепенении, забыв для чего пришел, пока в дверь не начали долбиться снаружи. Щеколда клацнула. Илья испугался, что сейчас кто-нибудь ворвется и выволочит его — нравы коммунального жития могли быть весьма суровы. Всю жизнь проживший в комфорте, он ожидал от новых соседей чего угодно, вплоть до судилища и сожжения у столба на кухне. Однако никто к нему не ворвался, не стал наседать и читать нотаций, а мужской голос, приглушенный фанерой, вежливо и весомо попросил его «ускорить телодвижения, потому как всем надо».

Илья внял ему, наскоро принял холодный душ, и вскоре истуканом стоял у шкафа — в сорочке с мягким воротничком, клопового цвета галстуке и ботинках сурового выражения колодок, находясь в затруднительном положении, поскольку понятия не имел, куда должен был направиться тот неведомый, за кого его принимали, в будний день с утра.

Он мучительно обозревал себя в зеркале, прислушивался к мистическим голосам, шептавшим за левым ухом, разглядывал обстановку комнаты, но не смог отметить ничего, что бы как-то свидетельствовало о роде занятий ее жильца. Рыбешка в малахитовых водорослях не в счет — не резчик же он по камню, в конце концов!

Во избежание немедленного конфуза и ссылаясь на подступившую тошноту, он попросил Вареньку проводить его до работы, и к огромному облегчению обнаружил, что просьба эта излишня, поскольку служат они в одном учреждении, куда немедленно оба и направляются. Супруга сначала настороженно посмотрела на него — уж не начался ли снова бенефис, а затем хихикнула, поправляя рукой прическу, щелкнула его в лоб, и первая вышла из квартиры.

Спрашивать, в каком именно заведении они служат, было бы слишком подозрительным, поэтому счастливая пара молча миновала подъезд, живописный скандал, устроенный дворником Азизом с жильцом из шестой квартиры, батальон влажных от тумана котов в пахнущем бензином дворе, и углубилась в свитые узлами московские переулки навстречу радостному социалистическому труду.

«Музей исторического материализма и традиций древности» АН СССР, известный всей Москве МИМ, занимавший бывший княжий дворец с пристройками, предстал перед Ильей в имперском великолепии — с римскими колоннами под фронтоном, подъездом, титанами и лепниной, давно скучавшими по каретам, парижским сплетням и, ах! — упавшим шелковым веерам. Большая вывеска шлифованного железа была солидной и казалась бы нерушимой, если бы ее не подточила основательно ржа, скрыв «Н» и пожрав половину «Р». Выходил какой-то дурацкий каламбур.

Илья с «супругой», к которой он еще не привык и дичился, когда она тянула его за рукав, обогнули бывший дворец, встав в короткую очередь у служебного входа — со стороны переулка, где извозчик за кованой оградой поил из ведра тощую утратившую окрас лошадь. Ее бока исходили паром и вид был совсем пропащий. Илье было жаль кобылу, понурую трудягу перед забоем, но тут ему стало не до нее:

— Йошкин кот… — промямлил он, глядя на сварную «вертушку», отсчитывавшую работников МИМа.

Один за другим сквозь нее проваливался народ, предъявляя охраннику солидные пунцовые книжки, которые не могли быть ничем иным, кроме удостоверений сотрудника — с фотографией, номером и печатью.

Илья начал судорожно искать в карманах и за подкладкой, но нашел лишь пачку папирос «Строим!», металлическую расческу и бланк аптекарского рецепта, исписанный неразборчиво на латыни. Задний карман широких как печная труба брюк содержал платок и потертый ключ на бечевке (хранить их рядом — весьма неосторожная привычка, из-за которой в мире теряется миллион ключей ежедневно). Отчаяние наполнило его сердце.

— Давай, Люня, люди ждут, — мягко подтолкнула его Варенька, но Илья не пошевелился.

Она посмотрела на него как на проказливого мальчишку, с прищуром:

— Что, опять пропуск забыл? Растяпа.

В состоянии аффекта он лишь робко кивнул, мысленно распрощавшись с жизнью: существовать в России без документов было дохлым номером хоть в новом, хоть в старом времени. Камера дознавателя на Лубянке встала перед ним мрачной унылой явью и гадкое существо, что живет внутри, тут же обозначило перспективы, гася окурок о грязный стол: «Не, родной… Лубянка — это для генералов. А тебя, шпану, сошлют за „сто первый“ товарняком, оттуда — на поселение под Тунгуску. Собирай вещи!».

Илья проглотил комок. Он уже видел мысленно свой замерзший труп у брошенного зимовья, когда Варенька звонко окликнула кого-то за проходной:

— Мишек! Золотой! Выглянь, а!

От неожиданности Илью передернуло. Карта северных районов СССР разбилась об этот окрик, свой труп и заметенный снегами домик он не успел рассмотреть в деталях.

В окошке за турникетом появилась рыжая вихрастая голова.

«Есенин что ли?!» — удивился Илья, но отмел мысль как несостоятельную. Не стал бы великий русский поэт торчать вахтером на проходной. Год смерти гения, к своему стыду, он не помнил, оттого не был вполне уверен, но знал по свежему впечатлению, что на улице, пока шли из дома к музею, такие типажи встречались напропалую. «Видать, мода».

— Ну-у… мы опять того, Мишек! — Варенька всплеснула руками, обращаясь к видимой части стража. — Удостоверенье свое посеяли, как только голову не забыли! — она глянула на мужа как на нерадивого первоклашку, которого не пускают в школу без дневника: мол, что с ним, паразитом, делать, а? — Научный сотрудник. Голова — капуста, хоть кол теши! Все ушло в мысли!