Справедливый человек - [3]

И Мартын Иванович вдруг выпустил из своих рук капельмейстера, встал на стол и закричал:

– Публика! ты несправедлива, и… за то ты свинья!

Все зашумело и задвигалось, а возле стола, с которого держал речь Мартын справедливый, явился пристав и начал требовать, чтобы оратор немедленно спустился на землю. Мартын не сходил. Он отбивался ногами и громко продолжал укорять всех за несправедливость к Суворову и закончил вызовом, бросив вместо перчатки один башмак с своей ноги. Подоспевшие городовые схватили его за ноги, но не остановили смятения: в воздухе пролетела вторая ботинка, стол опрокинулся, зазвенела посуда, плеснули коньяк и вода, и началась свалка… У буфета по чьему-то распоряжению мгновенно погасили фонари, все бросились к выходу, а музыканты на эстраде нестройно заиграли финальное: «Коль славен наш господь в Сионе».

Мы с приятелем примкнули к небольшой кучке любопытных, которые не спешили убегать и ожидали развязки. Все мы теснились у того места, где полиция унимала расходившегося Мартына Ивановича, который мужественно отстаивал свое дело, крича:

– «Екатерина рекла: Суворов, накажи… Он взвился, ниспал, расточил, содрогнул».

И он замолк, или от того, что устал, или ему помешало что-нибудь иное.

В теперешней темноте было трудно разглядеть, кто как кого тормошит, но голос справедливого человека раздался снова:

– Не души: я сам иду за справедливость.

– Не здесь доказывают справедливость, – отвечал ему пристав.

– Я не вам, а всему обществу говорю!

– Пожалуйте в участок.

– И пойду – только дальше руки ваши.

– Пожалуйте!

– И пойду. Руки прочь! Нечего меня обнимать. Ничего мне не может быть за Суворова-Рымникского!

– Господа, посторонитесь – осадите.

– Я не боюсь… Почему Суворову марша нет?

– Мировому судье жалуйтесь.

– И пожалуюсь! Суворов больше!

– Судья разберет.

– Дурак ваш судья! Где ему, черту, разобрать.

– Ну вот!.. Это все в протокол.

– А я вашего судью не боюсь и иду! – выкрикнул Мартын. – Он раздвинул руками полицейских и пошел широкими шагами к выходу. Ботинок на нем не было – он шел в одних своих пестрых носках…

Полицейские от него не отставали и старались его окружать.

Из рядов остававшейся публики кто-то крикнул:

– Мартын Иванович, сапожки поищи… обуйся.

Он остановился, но потом махнул рукою и опять пошел, крикнув:

– Ничего… Если я справедливый человек, я так должен быть. Справедливость завсегда без сапог ходит.

У ворот Мартына посадили на извозчика и повезли с околоточным.

Публика пошла каждый кому куда надо.

– А ведь он, однако, и в самом деле справедливо рассуждал, – говорил, обгоняя нас, один незнакомец другому.

– В каком роде?

– Как хотите – Суворов ведь больше Скобелева воевал, – зачем ему в самом деле марша не играют.

– Положенья нет.

– Вот и несправедливость.

– А ты молчи, – не наше дело. Ему мировой-то, может быть, должен, а тебе нет, так и нечего справедливничать.

Приятель дернул меня за руку и шепнул:

– И если хотите знать – это настоящая правда!

Когда я раздевался в своем номере, по коридору прошли, тихо беседуя, двое проезжающих; у соседней двери они стали прощаться и еще перебросились словом:

– А ведь как вы хотите, в его пьяном бреде была справедливость!

– Да была-то она была, только черт ли в ней.

И они пожелали друг другу покойной ночи.